Итакъ, первые четыре мѣсяца года мы цѣликомъ провели въ дорогѣ, все болѣе и болѣе удаляясь на востокъ отъ новаго нашего операціоннаго базиса, Хотана. Въ концѣ концовъ мы очутились у конца Лобъ-норской цѣпи озеръ, въ тысячѣ верстъ съ лишкомъ отъ названнаго города, гдѣ я оставилъ почти всб свои пожитки и свои деньги, исключая самаго необходимаго.
(Съ рисунка Линдберга)
Въ теченіе этого долгаго путешествія мнѣ посчастливилосъ разрѣшить поставленныя мною себѣ задачи. Мы побывали на развалинахъ древнихъ городовъ, слѣдовали по теченію Керіи-дарьи до самаго ея конца, пересѣкли пустыню Гоби, уяснили себѣ сложную рѣчную систему Тарима и загадку, представляемую озеромъ Баграшъ-куль и, наконецъ, изслѣдовали Лобъ-норскую область.
Форсированный, трудный переходъ по пустынѣ порядкомъ истощилъ наши силы; приближалось лѣто съ удушливыми жарами, тѣмъ болѣе непріятными для насъ, что мы захватили съ собой лишь зимнюю экипировку; всѣ мы и горѣли желаніемъ отдохнуть въ Хотанѣ.
Будь у насъ крылья, мы-бы съ радостью перелетѣли туда по воздуху, такъ какъ оба пути вдоль сѣверной подошвы Кунь-луня изслѣдованы и описаны Пржевальскимъ, Пѣвцо-вымъ, Дютрейль-де-Риномъ и Литледэлемъ, да и кромѣ того представляютъ мало интереса. Тѣмъ не менѣе выбора не было, и приходилось ѣхать. 25 апрѣля, сердечно распрощавшись съ престарѣлымъ Кунчиканъ-бекомъ, мы съ караваномъ изъ трехъ верблюдовъ и двухъ лошадей оставили Абдалъ.
Пріятно всетаки было сознавать, что находишься на пути къ западу; по благополучномъ возвращеніи въ Хотанъ, мнѣ оставалось выполнить только еще одну задачу моей программы - изслѣдовать сѣверный Тибетъ. Кромѣ того въ Хотанѣ, какъ я узналъ изъ сообщенія, посланнаго мнѣ въ Карашаръ генеральнымъ консуломъ Петровскимъ, меня ждала солидная кипа писемъ изъ Швеціи. Чего, чего ни могло случиться тамъ за мое долгое отсутствіе!
Эти письма магнитомъ тянули меня на западъ. И какъ толъко мы выѣхали изъ Абдала, поднялся упорный вѣтеръ съ востока, гнавшій намъ вслѣдъ тучи песку и пыли, словно само небо подгоняло насъ къ западу.
Такая буря, какъ я уже упоминалъ, представляетъ поражающее величественное зрѣлище. Воды Тарима гнало сильнымъ вѣтромъ вспять; уровень воды около Абдала понизился на 40?60 сант. зато въ озерѣ Кара-буранъ повысился на 20?30, благодаря чему озеро значительно увеличилось въ размѣрахъ.
Въ такую бурю нельзя чувствовать себя въ сѣдлѣ особенно прочно: вѣтеръ, того и: гляди, сорветъ тебя. Лошадь шатается, какъ пьяная, а верблюды широко разставляютъ ноги, чтобы не потерять равновѣсія.
(Съ рисунка Линдберга)
Хотя, вслѣдствіе бури, Кара-буранъ и сталъ обильнѣе водою, мы всетаки пересѣкли озеро, т. е. тѣ его части, которыя со времени Пржевальскаго успѣли высохнуть. Затѣмъ, мы достигли низовья рѣчки Чакалыкъ, которая впадала-бы въ Кара-буранъ, еслибы не изсякала раньше въ низменной равнинѣ. Буря и эту рѣчку заставила свернуть въ сторону отъ русла и залить всю низменность кругомъ, такъ что исчезла подъ водой и тропа.
Мы поэтому ѣхали больше на угадъ по водѣ, глубиною въ нѣсколько десим. Всюду, куда ни погляди кругомъ, волновалась вода, - настоящее море. Пѣна такъ и кипѣла вокругъ насъ, водяныя брызги взлетали на воздухъ и разсыпались мелкой пылью. Кругозоръ былъ очень ограниченъ: пыль, насыщавшая атмосферу, заволакивала видъ. Въ теченіе цѣлыхъ трехъ дней буря не стихала ни на минуту, и температура не поднималась выше 15?18°, такъ что намъ, по крайней мѣрѣ, было довольно прохладно.
27 апрѣля вечеромъ мы прибыли въ Чакалыкъ, небольшой "городокъ", населенный сотней семействъ. Въ воздухѣ стояла уже тишина, но въ нашемъ лагерѣ было шумно. Прежде всего намъ предстояло сбыть здѣсь своихъ трехъ верблюдовъ, сослужившихъ намъ съ того времени, какъ мы оставили Хотанъ, неоцѣненную службу. Истинными философами шагали они цѣлые мѣсяцы по ужасной пустынѣ, величественно разсѣкали мощныя заросли и чащи, безбоязненно шли по водѣ и болотамъ, никогда не роптали, никогда не причиняли намъ никакихъ затрудненій и часто еще ободряли насъ самихъ своимъ спокойствіемъ.
Но мы слишкомъ ужь использовали ихъ силы, и имъ теперь нуженъ былъ отдыхъ; тащить ихъ съ собой до Хотана было-бы варварствомъ, - верблюдовъ никогда не употребляютъ въ дѣло лѣтомъ, но даютъ имъ полные каникулы, которые они и проводятъ на подножномъ корму въ горахъ.
Особенно жаль мнѣ было разстаться съ моимъ верховымъ верблюдомъ, великолѣпнымъ самцомъ, 10 лѣтъ. Какъ я уже упоминалъ, верблюды не любятъ людей и никогда такъ не приручаются, какъ лошади. Но у насъ съ моимъ верблюдомъ была большая дружба. Зато, когда къ нему подходили мои люди, которые обыкновенно вели его за веревку, продѣтую въ носъ, онъ сердито ревѣлъ и плевался. Убѣдившись, что я никогда не трогаю веревки, онъ уже встрѣчалъ меня совершенно иначе. Я могъ гладить его по мордѣ и по лбу, и онъ не выказывалъ при этомъ ни малѣйшаго неудовольствія. Каждое утро я давалъ ему два большихъ ломтя маисоваго хлѣба, и онъ подъ конецъ такъ привыкъ къ этой подачкѣ, что въ извѣстный часъ самъ подходилъ къ моему войлоку и напоминалъ о себѣ. Иногда онъ даже будилъ меня, изрядно толкнувъ мордой.
И вотъ, теперь приходилось разстаться съ этими тремя заслуженными слугами, дѣлившими съ нами и горе и радость. Купилъ ихъ у меня одинъ андижанскій купецъ за полцѣны противъ заплоченной нами, а мы взамѣнъ пріобрѣли еще четырехъ лошадей. Но я почувствовалъ себя просто осиротѣвшимъ, когда покупщикъ увелъ нашихъ верблюдовъ; дворъ опустѣлъ безъ нихъ.
Къ счастью, у меня оставался Джолдашъ, который постоянно лежалъ рядомъ со мной въ лачугѣ, гдѣ я помѣщался. Разъ я сидѣлъ на своемъ войлокѣ и писалъ, вдругъ Джолдашъ вскочилъ и началъ ворчать, тыкая носомъ въ землю. Я сначала не обращалъ на него вниманія, но онъ мало по малу приблизился ко мнѣ вплотную, выказывая всѣ признаки сильнѣйшаго безпокойства.
Тогда я сталъ осматриваться и почти у самыхъ ногъ своихъ увидалъ двухвершковаго отвратительнаго скорпіона, который вилялъ своимъ ядовитымъ хвостомъ, защищаясь отъ собаки, которая, однако, инстинктивно остерегалась укусить его. Скорпіонъ былъ раздавленъ, а Джолдашъ награжденъ кускомъ мяса и ласками, показавшими ему, что онъ велъ себя молодцомъ.
Чакалыкомъ правитъ китайскій амбань Ли-даринъ. Кромѣ того, со времени вспыхнувшаго въ декабрѣ 1894 г. въ области Си-нинъ-фу дунганскаго возстанія, китайцы держатъ въ городкѣ гарнизонъ изъ 265 солдатъ, вооруженныхъ старыми, забракованными англійскими ружьями 60-хъ годовъ. По своему обычаю и соблюдая долгъ вѣжливости, я немедленно по прибытіи послалъ Ли-дарину мою китайскую визитную карточку и мѣстный паспортъ, выданный мнѣ Хуэнь-дариномъ Кара-шарскимъ, и поручилъ освѣдомиться, когда я лично могу сдѣлать амбаню визитъ.
На это Ли-даринъ черезъ своего переводчика отвѣтилъ, что предварительно требуетъ отъ меня большого, годнаго и для здѣшнихъ областей паспорта. Я попросилъ переводчика, оказавшагося любезнымъ бекомъ мусульманиномъ, объяснить амбаню, что мой большой паспортъ изъ Пекина и Кашгара остался въ Хотанѣ, такъ какъ, выѣзжая оттуда, я не предполагалъ забираться такъ далеко, и что я лучше сумѣю объяснить все это при личномъ свиданіи съ амбанемъ.
Отвѣтъ гласилъ, что лицо, не имѣющее настоящаго паспорта, является субъектомъ подозрительнымъ, что амбань меня не приметъ и что южная дорога въ Хотанъ для меня закрыта, но что я, въ силу имѣющагося у меня мѣстнаго паспорта, могу получить разрѣшеніе вернуться въ Кара-шаръ и затѣмъ направиться въ Хотанъ тою-же дорогою, какою пришелъ.
Вотъ такъ славно! Употребить въ лѣтнія жары цѣлыхъ три съ половиной мѣсяца на путешествіе по пустынѣ, по уже изслѣдованному пути, тогда какъ по южной дорогѣ черезъ Черченъ мы могли добраться до Хотана въ одинъ мѣсяцъ! Я и поручилъ переводчику передать своему амбаню, что во первыхъ я презираю его, а во вторыхъ, что я во всякомъ случаѣ завтра-же выступлю въ Черченъ.
Лаконическимъ отвѣтомъ было: "Выѣзжайте, но я арестую васъ и съ десятью солдатами отправлю въ Кара-шаръ!" Тутъ надо было подумать, да подумать! Скоро, однако, я сообразилъ свое положеніе и принялъ слѣдующее рѣшеніе: выступить въ Черченъ на слѣдуюіцій день и дать Ли-дарину арестовать себя и отправить въ Кара-шаръ; оттуда я отправлюсь въ Урумчи и тамъ съ помощью русскаго консула не только добьюсь свободнаго пропуска черезъ Черчонъ въ Хотанъ, но и устрою, что Ли-даринъ получитъ заслуженный нагоняй и долженъ будетъ возмѣстить мнѣ убытки, причиненные задержкой и лишней дорогой.
Согласно съ этимъ я и условился, что упоминавшійся выше андижанскій купецъ побережетъ наши пожитки и нашихъ лошадей. Сопровождать, меня долженъ былъ одинъ Исламъ-бай; крохотный багажъ нашъ помѣстился позади насъ на сѣдлахъ.
Сначала я былъ очень разсерженъ перспективою такой значительной задержки въ пути, тѣмъ болѣе, что ни силою, ни хитростью ничего нельзя было подѣлать съ упрямымъ мандариномъ, у котораго имѣлось подъ руками 265 солдатъ. Но къ вечеру мысли мои прояснились, и путешествіе въ Урумчи представилось мнѣ совсвмъ въ иномъ свѣтѣ. Отдѣлявшія на.съ отъ него 700 верстъ сулили мнѣ новые пути и интересныя области; я могъ ознакомиться съ главнымъ городомъ китайской части внутренней Азіи, который кишитъ знатными мандаринами и въ которомъ находится небольшая русская колонія. Все это было очень заманчиво, хоть сердце и болѣло по письмамъ съ родины.
Но моя счастливая звѣзда оказалась сильнѣе Ли-дарина, амбаня Чакалыкскаго. Поздно вечеромъ, во дворъ къ намъ явился мандаринъ лѣтъ 50, съ тонкими интеллигентными чертами лица, и назвался Ши-дариномъ, комендантомъ гарнизона. Онъ сообщилъ мнѣ, что получилъ приказъ арестовать меня завтра, и явился теперь выразить мнѣ свое сожалѣніе по поводу грубаго поступка Ли-дарина, обѣщаясь при этомъ постараться уговорить послѣдняго.
Бесѣда перешла на другіе предметы. Ши-даринъ очень заинтересовался моимъ путешествіемъ и разспрашивалъ меня обо всемъ. Когда я разсказалъ ему о своей первой попыткѣ пересѣчь Такла-маканъ, онъ вскрикнулъ и чуть не бросился мнѣ на шею. "Такъ это вы были? Я какъ разъ находился тогда въ Хотанѣ и слышалъ разговоры о вашемъ несчастномъ путешествіи. Линъ-даринъ тоже разсказывалъ о васъ, и мы оба надѣялись увидѣть васъ въ Хотанѣ.
Этотъ Линъ-даринъ былъ никто иной, какъ Павелъ Сплингертъ, бельгіецъ, который находился въ Хотанѣ ЗОлѣтъ, четыре года раздвлялъ, въ качествѣ переводчика, экспедиціи Рихтгофена и теперь былъ вліятельнымъ мандариномъ въ Са-чжоу. Онъ въ концѣ концовъ сталънастоящимъ китайцемъ, женился на китаянкѣ и имѣлъ отъ нея одиннадцать человѣкъ дѣтей. Нѣкоторые изъ нихъ были отданы въ католическую миссіонерскую школу въ Шанхаѣ.
Сплингертъ и Ши-даринъ имѣли порученіе отъ Урумчійскаго генералъ-губернатора обревизовать Восточный Туркестанъ, особенно южныя его границы и ознакомиться съ условіями добыванія золота. Въ теченіе тѣхъ недѣль, которыя я провелъ въ лѣсахъ Буксама, они находились въ Хотанѣ. Когда-же они прибыли въ Кашгаръ, я только что выступилъ оттуда въ Памиръ, а когда я осенью вернулся въ Кашгаръ, они уже успѣли выѣхать оттуда.
Мнѣ давно хотѣлось встрѣтиться со Сплингертомъ, тѣмъ болѣе, что я привезъ ему поклоны отъ Рихтгофена. Но удалось мнѣ это лишь годъ спустя, когда мы встрѣтились съ нимъ въ русскомъ посольствѣ въ Пекинѣ. Сплингертъ собирался тогда переселиться въ Тянь-цзинь, гдѣ Ли-Хунгъ-Чангъ давалъ ему выгодное мѣсто.
Поговоривъ о нашихъ общихъ знакомыхъ, мы съ ПІи-дариномъ подружились такъ, какъ будто знали другъ друга много лѣтъ. Онъ просидѣлъ у меня до полночи. Мы поужинали вмѣстѣ, закурили трубки и продолжали бесѣду. Я показалъ ему свои маршруты и эскизы и развилъ передъ нимъ весь Лобъ-норскій вопросъ, который заинтересовалъ его тѣмъ болѣе, что онъ самъ зналъ, что озеро въ прежнія времена имѣло иное положеніе.
Вмѣсто того, чтобы отправиться въ Урумчи, мы остались на другой день въ городѣ, и я отдалъ визитъ Ши-дарину. Онъ принялъ меня какъ нельзя любезнѣе и показалъ мнѣ собственноручно выполненныя съемки своихъ маршрутовъ по горнымъ областямъ къ югу отъ Чакалыка и Черчена. Я былъ просто пораженъ. Не будь на картахъ китайскихъ надписей, никто-бы не повѣрилъ, что это сдѣлано не европейцемъ; горы были нанесены на карту по современнымъ методамъ.
Затѣмъ Ши-даринъ показалъ мнѣ свои англійскіе компасы, діоптры, измѣрительные приборы и пр. и пр. Наконецъ, онъ повелъ меня осматривать крѣпость, склады аммуниціи и оружія и во время обхода выказалъ себя совершенно свободнымъ отъ всякихъ предразсудковъ; словомъ, это былъ необычайный китаецъ. Онъ скорѣе производилъ впечатлѣніе европейца, нежели сына Поднебесной имперіи, Онъ долго служилъ въ Кульджѣ, гдѣ свелъ знакомство съ многими русскими, что дало ему возможность научиться, какъ должно, цѣнить преимущества цивилизаціи. Долговременныя сношенія съ Сплингертомъ только укрѣнили его взгляды на Европу.
За обѣдомъ я нашелъ своевременнымъ спросить, какъ-же теперь насчетъ моего ареста. Ши-даринъ сообщилъ, что все утро провелъ у амбаня, но тотъ стоитъ на своемъ, говоря, что имѣетъ приказъ на все время возстанія дунганъ охранять дорогу въ Черченъ и Хотанъ. Ши-даринъ старался втолковать ему, что тутъ нѣтъ никакихъ дунганъ, а есть только мирный европеецъ. Но амбань заявилъ, что не можетъ знать, кто я, такъ какъ у меня нѣтъ паспорта.
"Ну, такъ придется, пожалуй, отправиться въ Урумчи!" - сказалъ я.
(Съ фотографіи Даллёфа)
"Въ Урумчи? Вы въ умѣ?" - воскликнулъ Ши-даринъ и принялся хохотать. "Нѣтъ, отправляйтесь преспокойно въ Черченъ, я отвѣчаю за послѣдствія! Амбань, правда, приказалъ арестовать васъ, но, вѣдь, я начальникъ гарнизона и не дамъ ему для этой цѣли ни одного солдата. А если онъ захочетъ арестовать васъ съ помощью туземныхъ бековъ, я дамъ вамъ охрану изъ своихъ солдатъ".
Кто-бы могъ надѣять-ся на такой оборотъ дѣла! Тѣ-же самые солдаты, которые по приказу надменнаго Ли-дарина должны были арестовать меня, употребивъ въ случаѣ надобности даже силу, становились теперь моей защитой! Случаи такого разладамежду представителями гражданской и военной власти, однако, не рѣдки въ Китаѣ.
И въ Кашгарѣ и въ Хотанѣ я наблюдалъ такія же обостренныя отношенія.
На другой день все было готово къ отъѣзду. Ши-даринъ, какъ будто мало сдѣлалъ для меня, прислалъ мнѣ богатый запасъ сахару и табаку, въ чемъ я какъ разъ нуждался, a взамѣнъ получилъ нѣсколько мелкихъ вещицъ и картъ, безъ которыхъ я могъ обойтись.
Затѣмъ, мы выступили на западъ. Въ рощѣ, на окраинѣ города стояли трое бывшихъ нашихъ верблюдовъ,пощипывая листву. Мы послали имъ грустное прости, ноони не удостоили насъ даже взглядомъ, продолжая свою сочную трапезу.
Здісь мнѣ опять придется почти совершенно обойти молчаніемъ эти 900 верстъ, отдѣлявшія насъ отъ Хотана. Какъ ни хотѣлось-бы мнѣ поподробнѣе поговорить объ областяхъ, гдѣ мы собрали богатую жатву наблюденій, я принужденъ отказаться отъ этого за недостаткомъ мѣста, но я надѣюсь вернуться и къ этой части моего путешествія въ слѣдующемъ своемъ трудѣ.
Миновавъ Вашъ-шари, гдѣ мы посѣтили развалины и купили у одного земледѣльца старинный мѣдный кувшинъ, мы достигли Черченъ-дарьи и по ея рѣдкимъ лѣсамъ направились къ городу Черчену.
Изъ Черчена ведутъ двѣ дороги въ Керію. Слѣдуя по сѣверной, пустынной, которую, повидимому, избралъ Марко Поло, можно достигнуть Керіи въ 10 дней. Но такъ какъ въ это время года она являлась совершенно безлюдной, вода въ колодцахъ была соленой, и насъ всю дорогу донимали-бы полчища комаровъ, то мы и выбрали болѣе южную дорогу, ведущую вдоль хребта Кунь-лунь и лежащую среднимъ числомъ на тысячу метровъ выше сѣверной.
Климатъ на такой высотѣ чудесный, свѣжій; живутъ въ этихъ областяхъ таглыки (племя тюркскаго происхожденія), занимающіеся, главнымъ образомъ, скотоводствомъ и отчасти земледѣліемъ; природа наэтомъ пути обѣщала намъ большое разнообразіе, a то обстоятельство, что путь этотъ требовалъ лишнихъ четырехъ дней, не играло для насъ никакой роли.
И вотъ, мы направились къ золотымъ пріискамъ Копы, гдѣ туземцы, ищущіе счастья и золота, роютъ колодцы (канъ) до 50 саж. глубиной, пока не дойдутъ до жилы. Узкіе туннели, похожіе на подземные ходы кротовъ, идутъ по направленію стараго рѣчнаго русла, въ которомъ и находится золотой песокъ. .
На этомъ слѣдовало-бы остановиться подольше, посвятить добыванью золота въ этой области цѣлую главу, но приходится торопиться пройти скорѣе Кыркъ-сай или "сорокъ руселъ", гдѣ снѣговая вода стекаетъ съ горъ по глубокимъ бороздамъ, чтобы вскорѣ затѣмъ изсякнуть въ раскаленной печи, называемой пустынею Гоби или Такла-маканъ.
Проѣхавъ черезъ Соургакское золотое поле, Мы опять спустились въ низменныя области и пустыню, гдѣ чудеснѣйшимъ убѣжищемъ отъ песковъ явился маленькій оазисъ Ясъ-улгунъ (Лѣтній тамарискъ).
Въ Керіи меня радушно встрѣтилъ мой кашгарскій пріятель Цзянь-далой, котораго только что назначили сюда амбанемъ.
27 мая мы прибыли въ Хотанъ, здоровые, но усталые, съ несказаннымъ чувствомъ удовольствія предвкушая отдыхъ на нѣкоторое время.
Читатель, безъ сомнѣнія, помнитъ, что мы въ несчастное наше странствованіе по пустынѣ въ апрѣлѣ и началѣ мая 1895 г. оставили между барханами палатку, почти весь нашъ багажъ, стоимостью до 5,000 кр., и двухъ людей, умиравшихъ отъ жажды. Вдовы послѣднихъ являлись ко мнѣ въ Кашгарѣ и съ плачемъ и рыданьемъ просили вернуть имъ покойниковъ. Я помогъ имъ по силѣ возможности денъгами, потомъ собрался въ новое путешествіе, и новыя приключенія почти стерли изъ моей памяти событія порваго.
Лѣтомъ 1895 г. неожиданно вынырнулъ на свѣтъ Божій шведскій офицерскій револьверъ, находившійся во вьюкѣ Нэра, и у насъ зародились подозрѣнія. И генеральный консулъ Петровскій и дао-тай послали приказы въ Хотанъ о новыхъ розыскахъ, но розыски эти не привели ни къ чему.
Въ началѣ января 1896 г. я вернулся въ Хотанъ и снова выступилъ оттуда, оставаясь въ полной увѣренности, что палатка, багажъ и оба умершіе были давно засыпаны пескомъ. Судите-же о моемъ удивленіи: въ самый день моего прибытія въ Хотанъ 27 мая, Лю-даринъ прислалъ на мою квартиру значительную часть пропавшихъ у меня вещей, которыхъ я не видалъ уже больше года.
Спѣшу прибавить, что,принимая вещи, я испытывалъ самыя смѣшанныя чувства. Ясно было, что съ находкой этой связано было разоблаченіе интриги, и что мы были обмануты. И, дѣйствительно, открылась цѣлая запутанная исторія, настоящій уголовный романъ, о которомъ я разскажу вкратцѣ, такъ какъ онъ освѣщаетъ характеръ туземцевъ-мусульманъ не меньше, чѣмъ правосудіе китайскихъ властей.
Купецъ Юсуфъ, напоившій умиравшаго Ислама водою, вернувшись въ Хотанъ, подарилъ шведскій револьверъ аксакалу западно-туркестанскихъ купцовъ Сейдъ-Ахрамъ-баю, съ явнымъ расчетомъ обезпечить себѣ его довѣріе и молчаніе.
Но аксакалъ, во время предупрежденный Петровскимъ, не дался въ обманъ. Онъ подвергъ Юсуфа строгому допросу, и купецъ, наконецъ, признался, что получилъ револьверъ отъ Тогда-бека, управлявшаго селеніемъ Тавекъ-кэль. Аксакалъ передалъ затѣмъ револьверъ Лю-дарину, который черезъ дао-тая доставилъ его мнѣ въ Кашгаръ. Когда Юсуфъ увидѣлъ, что дѣло возбудило нѣкоторыя подозрѣнія, онъ счелъ за лучшее уѣхать въ Урумчи. Такъ какъ больше о немъ не было ни слуха, ни духа, то у аксакала зародились новыя подозрѣ-нія, и онъ послалъ въ Тавекъ-кэль лазутчика съ порученіемъ слѣдить за Тогда-бекомъ и его домомъ. Одѣтый въ рубище лазутчикъ такъ хорошо сыгралъ свою роль, что Тогда-бекъ взялъ его къ себъ въ услуженіе, въ пастухи. Въ качествѣ пастуха, лазутчикъ и бродилъ по области со стадами бека, выполняя свои обязанности къ полному удовольствію новаго хозяина.
Плату онъ получалъ небольшую, но вотъ разъ явился онъ въ жилище бека за своимъ ничтожнымъ жалованьемъ и уже ступилъ на порогъ, какъ бекъ вдругъ выскочилъ къ нему съ сжатыми кулаками и прогналъ. Пастуху, однако, большаго и не требовалось; онъ успѣлъ замѣтить, что бекъ съ тремя охотниками (нашими проводниками) Ахметъ-Мергеномъ, Касимъ-ахуномъ и Тогда-шахомъ, и съ Якубъ-шахомъ, который водилъ насъ на первыя развалины въ пустынѣ, сидѣли на корточкахъ вокругъ какихъ-то сундуковъ. Кругомъ, на коврѣ, разложены были разныя вещи, которыя могли принадлежать только европейцу.
Лазутчикъ не подалъ и вида, получилъ жалованье и побрелъ своей дорогой. Но едва онъ отошелъ подалыпе, какъ вскочилъ на первую попавшуюся лошадь и въ карьеръ помчался въ Хотанъ, чтобы донести о видѣнномъ аксакалу. Послѣдній доложилъ сейчасъ-же обо всемъ Лю-дарину, и этотъ послалъ въ Тавекъ-кэль двухъ чиновниковъ съ нѣсколькими солдатами, чтобы обыскать домъ бека и арестовать вещи.
Бекъ, однако, скоро хватился пастуха, обнаружилъ въ то-же время исчезновеніе лошади, понялъ, что дѣло не ладно, и отправилъ погоню. Но лазутчикъ имѣлъ слишкомъ большое преимущество во времени, да и понималъ кромѣтого, что тутъ дѣло идетъ о его головѣ, и поэтому не щадилъ лошади.
Бекъ увидалъ, что попалъ въ просакъ, но выпутался, какъ настоящій дипломатъ: уложилъ всѣ вещи въ сундуки и отправилъ ихъ въ Хотанъ. Сюда онъ прибылъ вмѣстѣ сѣ посланными Лю-дарина и доставилъ всѣ пожитки амбаню, объясняя, что они были найдены всего нѣсколько дней тому назадъ.
Охотники тоже отправились въ Хотанъ и поселились въ одномъ караванъ-сараѣ съ бекомъ. Но и тутъ у аксакала былъ лазутчикъ, который скоро и донесъ ему, что бекъ по вечерамъ обучаетъ охотниковъ, какъ и что имъ говорить Лю-дарину на допросахъ.
Аксакалъ принялся за охотниковъ, тѣхъ самьіхъ, которые съ Исламомъ-баемъ ходили на розыски нашей палатки, но ничего не нашли. Они и сообщили аксакалу, что зимою вернулись къ тремъ тополямъ и оттуда шли нѣсколько дней дальше къ западу по слѣдамъ лисицы. Наконецъ, они достигли пункта, гдѣ лисица остановилась и рылась въ пескѣ, бывшвмъ на взглядъ бѣлымъ, какъ мѣлъ. Песокъ этотъ и оказался мукою.
Охотники принялись затѣмъ копать и, наконецъ, нашли палатку, занесенную пескомъ на цѣлый футъ выше ея подпорокъ. Мало по малу они повытаскали оттуда одну вещь за другой и на ослахъ перевезли ихъ къ рѣкѣ.
Это сообщеніе было интересно само по себѣ. Оно свидѣтельствовало, что барханъ, на которомъ была поставлена палатка, выросъ на 2 м. Въ немалой ствпени это зависѣло, конечно, отъ того, что съ подвѣтренной стороны палатки громоздилось немало песку уже въ то время, когда мы ее оставили. Лѣтомъ 1898 г., видимо, дули сильные вѣтры, но зимою погода стояла, по обыкновенію, почти все время тихая, и слѣды лисицы виднѣлись явственно.
Вѣроятно, лисицы еще лѣтомъ почуяли куръ и провизію и отправились на поиски добычи. Скелетъ одной курицы охотники нашли на поверхности бархана недалеко отъ лагеря, но скелетовъ двухъ людей не видали. Возможно, что умиравшіе отползли за ночь на нѣкоторое разстояніе отъ лагеря. Аксакалъ приступилъ къ дальнѣйшимъ разспросамъ: почему они тотчасъ же не препроводили вещей къ Лю-дарину, не дожидаясь, пока о нихъ узнаетъ шпіонъ? Оказалось, что о вещахъ какъ то провѣдалъ Тогда-бекъ (бывшій юзъ-баши при Якубъ-бекѣ и уже тогда ненавидимый за свою жестокость и дурныя качества) и уговорилъ этихъ въ сущности честныхъ и хорошихъ людей припрятать всѣ вещи и продавать ихъ по частямъ, оставивъ себѣ лишь то, что можетъ пригодиться.
Поэтому я теперь и получилъ обратно лишъ такія вещи, которыя оказались безполезными для туземцевъ: приборы, стативъ, аптеку, ульстеръ, сигары, керосиновую кухню и два фотографическихъ аппарата. Отъ послѣднихъ, впрочемъ, было мало толку, такъ какъ жители Тавекъ-кэля примѣнили пластинки къ дѣлу, вставивъ ихъ вмѣсто стеколъ въ свои рѣшетчатыя окна. Пришлось поэтому и впредь довольствоваться собственными набросками. Вотъ причина, почему лишь первая часть этого труда снабжена снимками съ фотографій.
Охотники поддались уговорамъ бека и успѣли уже растратить часть вещей, приблизительно на 1,000 рублей. Ахметъ-Мергенъ и Касимъ-ахунъ, сопровождавшіе насъ на Керію-дарью, во все время путешествія и виду ни о чемъ не подавали, но, вѣроятно, совѣсть ихъ всетаки мучила, такъ какъ они всегда, какъ только рѣчь заходила о нашей несчастной экспедиціи, говорили, что пропавшее еще отыщется и что они на возвратномъ пути изъ Чимена будутъ продолжать розыски.
Понялъ я теперь и причиву, почему бекъ, во время моего пребыванія въ Тавекъ-кэлѣ, помѣстилъ меня въ частномъ домѣ и ни разу не пригласилъ къ себѣ. Похищенныя вещи лежали у него подъ коврами и войлоками и могли быть нечаянно обнаружены.
Лю-даринъ тоже вызвалъ охотниковъ къ допросу и, увидавъ, что такъ тщательно запертые мною сундуки оказались взломанными, спросилъ людей, какъ они осмѣлились на такое дѣло; развѣ они не знали, что и китайскіе законы и магометанскій "шаріатъ" запрещаютъ присваивать себѣ чужое добро? На это охотники отвѢчали, что сундуки были слишкомъ тяжелы, и они принуждены были выгрузить изъ нихъ все и перевезти частями.
Вся эта исторія разыгралась мѣсяца за два до моего прибытія въ Хотанъ. Охотниковъ допрашивали "съ пристрастіемъ", чтобы вынудить у нихъ полное признаніе, высѣкли и засадили въ темницу. Лишь хитрый бекъ остался на свободѣ.
По моемъ возвращеніи въ Хотанъ, слѣдствіе возобновилось. У аксакала былъ шпіонъ въ "яменѣ", слѣдившій за всѣмъ, что тамъ происходитъ. Мы, однако, были убѣждены, что Лю-даринъ будетъ дѣйствовать по чистой совѣсти и не дастъ подкупить себя.
Судъба воровъ была теперь въ моихъ рукахъ; изъ рукъ китайскаго правосудія люди ввіходятъ уже калѣками, и бѣднымъ заключеннымъ, ожидавшимъ своей участи въ тюрьмѣ, нельзя было позавидовать. Я,разумѣется, съ самаго-же начала рѣ-шилъ отпустить ихъ съ миромъ; довольно съ нихъ было страха, какого они натерпѣлись.
Лю-даринъ приступилъ теперь къ исполненію обязанностей судьи. Онъ потребовалъ перечня вещей, находившихся въ сундукахъ и обозначенія ихъ стоимости. Вооружившись этими данными, онъ собственной персоной отправился въ Тавекъ-кэль, гдѣ дѣло было снова поднято, чтобы продолжаться затѣмъ въ Хотанѣ. Собранныя на мѣстѣ данныя сильно противорѣчили одно другому. Лю-даринъ хотѣлъ поэтому прибѣгнуть къ пыткамъ. Но такъ какъ я воспротивился этому самымъ категоричоскимъ образомъ, то онъ рѣшилъ пустить въдѣло только розги. Тогда я объяснилъ, что если такой приговоръ состоится, я долженъ буду удалиться, такъ какъ, по обычаямъ моей родины, считается несправедливымъ обращаться такъ даже съ преступниками. Лю-даринъ и обѣщалъ сообразоваться съ моими желаніями.
Охотники продолжали утверждать, что они оставили всѣ вещи у Тогда-бека и что если чего нибудь не хватаетъ, то это его дѣло; бекъ-же утверждалъ, что недостающія вещиутащили сами охотники. Лю-даринъ, какъ истый Соломонъ, и постановилъ слѣдующее рѣшеніе: "Такъ какъ обѣ стороны врутъ, и нельзя добраться, которая, то я присуждаю обѣ стороны въ теченіе двухъ дней выплатить нашему гостю стоимость растраченныхъ вещей - 6,000 тенегъ (1000 рублей).
Я тотчасъ послѣ произнесенія приговора и въ присутствіи обвиняемыхъ заявилъ, что нахожу приговоръ справедливымъ, но не желаю брать денегъ съ обвиняемыхъ, какъ они тамъ ни виноваты.
Лю-даринъ съ твердостью возразилъ, что, если даже я не нуждаюсь въ деньгахъ, китайскимъ властямъ крайне важно показать своимъ подданнымъ, что они не могутъ безнаказанно грабить европейскихъ гостей, иначе грабежъ повторится при первомъ-же удобномъ случаѣ, когда въ этихъ областяхъ появится путешественникъ.
Я не имѣлъ никакихъ доказательствъ, что и оставленный около рѣки верблюдъ былъ ограбленъ тѣми-же людьми; кромѣ того охотники увѣряли, что часть вещей такъ и осталась на мѣстѣ; поэтому я постарался сбавить сумму взысканія до 1000 тенегъ (200 рублей). Такимъ образомъ, если я не извлекъ иныхъ выгодъ изъ этого дѣла, то по крайней мѣрѣ заслужилъ общее одобреніе и благодарность виновныхъ.
Проявленныя Лю-дариномъ справедливость и энергія въ защиту интересовъ европейца были поистинѣ необычайными для китайскаго чиновника. Но я уже говорилъ, что этотъ Лю-Сюй-Цзай (его полное имя) былъ на рѣдкость хорошимъ человѣкомъ; послѣднее можно подтвердить еще слѣдующими данными.
Весь хотанскій оазисъ уплачиваетъ Китаю ежегодную подать приблизительно въ 3,000 ямбъ (300,000 рублей). Амбани смѣняются здѣсь, какъ и въ другихъ восточно-туркестанскихъ городахъ, каждые три года, и въ теченіе этого срока успѣваютъ скопить себѣ до полумилліона и больше, такъ какъ добрая часть собираемыхъ податей прилипаетъ къ ихъ рукамъ.
Лю-даринъ былъ амбанемъ три года, и каждый годъ отсылалъ всю сумму полностью въ Пекинъ. Его честность обратила на него вниманіе въ Урумчи, и его назначили амбанемъ въ Яркендъ, куда онъ и долженъ былъ выѣхать вътотъ-же день, какъ я оставлялъ Хотанъ.
Славное время провели мы въ Хотанѣ. Первый богачъ въ городѣ Алимъ-ахунъ предоставилъ, по приглашенію Лю-дарина, въ мое распоряженіе свою великолѣпную лѣтнюю резиденцію. Все было готово къ нашему прибытію. Сначала меня провели въ ворота, потомъ черезъ два двора и, наконецъ, уже въ обширный, обнесенньй высокими стѣнами четыреугольный садъ.
Дорожка, выложенная кирпичомъ, вела въ середину сада, гдѣ возвышался сложенный изъ кирпичей домъ. Въ домѣ была только одна большая комната въ 15 оконъ, деревянные рѣшетчатые переплеты которыхъ могли подыматься и опускаться, какъ жалюзи. Терраса была окружена глубокимъ рвомъ, въ которомъ журчала вода, пробѣгая подъ четырьмя мостиками.
(Съ рисунка П. Ларсонъ-Пальма).
Ни одинъ лучъ солнца не проникалъ сквозь густую сѣнь развѣсистыхъ ивъ, окружавшихъ этотъ домъ, построенный для Якубъ-бека. Вода журчала въ каналахъ, вѣтеръ шелестѣлъ въ вѣтвяхъ ивъ, полуденная жара, доходившая на солнцѣ до 38 градусовъ, не распространялась сюда, и температура оставалась здѣсь 10 градусами прохладнѣе. Даже песчаные бураны, обычные въ этихъ мѣстахъ въ это время года, не нарушали моего покоя.
Въ домѣ была всего одна дверь. Вдоль остальныхъ трехъ внутреннихъ стѣнъ комнаты шелъ широкій деревянный помостъ въ метръ вышины, такъ что оставалась свободной только середина комнаты съ каменнымъ поломъ. Этотъ помостъ мы, убрали коврами и моими сундуками. Въ одномъ углу устроили мнѣ на помостѣ постель, на помостѣ-же я и сидѣлъ, поджавъ по азіатски ноги, передъ моимъ письменнымъ столомъ - однимъ изъ сундуковъ и работалъ часто далеко за полночь. Въ общемъ выходило что-то вродѣ кабинета ученаго; разбросанные дорожные предметы придавали комнатѣ живописный видъ.
Кухня помѣщалась въ маленькой мазанкѣ около входныхъ воротъ сада, и, чтобы не мѣшать мнѣ безъ надобности въ моемъ уединеніи, Исламъ-бай провелъ звонокъ между обоими помѣщеніями. Ѣлъ я всего два раза въ день. Прежде всего являлся Исламъ-бай и провозглашалъ: Ашъ-таяръ, тюря! (пилавъ готовъ, господинъ), накрывалъ скатертью мѣстечко около меня на помостѣ и подавалъ кушанья. Они состояли изъ пилава, т.е. риса съ лукомъ и бараниной, шурпы, т. е. супа съ зеленью и мозгомъ, свѣжаго хлѣба, кислаго молока, чаю съ сахаромъ и сливками, яицъ, огурцовъ; дынь, винограда и абрикосовъ. Да, мнѣ жилось, какъ у Христа за пазухой!
Обыкновенно все общество мое составлядъ Джолдашъ. Туземцы почтительно величали его "Джолдашъ-ахунъ", т. е. господинъдорожный товарищъ. Онъ караулилъ мой домъ и заискивающе вилялъ хвостомъ, когда появлялся Исламъ съ подносомъ.
Какъ я наслаждался покоемъ въ этомъ чудномъ саду, среди полной тишины, куда не достигалъ ни одинъ звукъ съ шумнаго базара, ни единое дуновенье вѣтра изъ нездороваго, антисанитарнаго города!
Испытываемому мною чувству полнаго наслажденія жизнью не мало способствовало, вѣроятно, то обстоятельство, что нышнѣнее мое сушествованіе представляло такой огромный контрастъ съ переходами по пустынямъ, и то, что письма съ родины содержали однѣ добрыя вѣсти.
Послѣ обѣда я гулялъ нѣкоторое время по саду, вдыхая ароматъ зрѣющихъ тутовыхъ ягодъ и персиковъ и пышныхъ розъ. Иногда ко мнѣ подбѣгала и заигрывала со мной ручная лань съ голубымъ бантикомъ и бубенчикомъ. Словомъ, это былъ самый чудный уголокъ для отшельника, чистый рай, въ которомъ не хватало только Евы.
Въ конюшнѣ ржали пятнадцать вновь пріобрѣтенныхъ нами лошадей. Съ лѣта 1895 г. у насъ оставалась только одна моя верховая лошадь, но мы не брали ея съ собой на Лобъ-норъ. Животныя набирались теперь силъ для будущихъ трудовъ. Лю-даринъ снабжалъ насъ въ изобиліи маисомъ и другимъ кормомъ. Я было заявилъ ему, что это принудитъ меня возможно скорѣе уѣхать, чтобы не злоупотребить его гостепріимствомъ, но изъ этого не вышло толку. Лю-даринъ упрашивалъ меня оставаться и увѣрялъ, что это долгъ каждаго настояшаго китайца обходиться такъ со своимъ гостемъ. Мало того: когда мы выступали, онъ снабдилъ меня и мой караванъ продовольствіемъ на цѣлый мѣсяцъ. Словомъ, всѣхъ услугъ и любезностей этого славнаго человѣка и не перечесть.
Но надо упомянуть еще объ одной вещи. Лю-даринъ рекомендовалъ мнѣ также одного переводчика, молодого, очень симпатичнаго китайца, по имени Фонгъ-Ши, который свободно писалъ на родномъ языкѣ, бѣгло говорилъ по джагатай-тюркски и - не курилъ опіуму. Въ Хотанѣ оставалась у него жена и дѣти, Лю-даринъ взялъ на себя всѣ заботы объ ихъ существованіи. Фонгъ-Ши, впрочемъ, получилъ жалованье впередъ за три мѣсяца и оставилъ его женѣ. Онъ взялся учить меня въ свободные часы китайскому языку, и мы начали заниматься еще до отъѣзда. Вечеромъ Исламъ опускалъ жалюзи, зажигалъ двѣ стеариновыя свѣчи, и я ложился спать только часа въ два ночи. Однажды темною и бурною ночью я проснулся отъ неистоваго лая Джолдаша, кидавшагося къ окну. Никакого подозрительнаго шума, однако, не было слышно изъ-за рева бури. Я прокрался къ веревкѣ звонка, но она оказалась оборванной. Мы такъ и не узнали, оборвала-ли ее буря, или какой-нибудь злоумышленникъ.
Я вышелъ на террасу; собака бѣшено прыгала между кустами, въ которыхъ какъ будто мелькнули двѣ тѣни и скрылись по направленію къ садовой стѣнѣ. Я посггвшилъ къ Исламъ-баю, у котораго хранилось оружіе, и мы дали два выстрѣла наудачу.
На слѣдующее утро мы нашли около стѣны лѣстницу, которую воры - безъ сомнѣнія, это были воры - въ переполохѣ не успѣли захватить. Съ тѣхъ поръ я всегда клалъ рядомъ съ постелью заряженный револьверъ, а въ саду поставили двухъ сторожей, которые отбивали три удара въ минуту, какъ это дѣлается въ ночное время на базарахъ, чтобы пугать воровъ, и я могъ спать спокойно.
Но время шло. Больше мѣсяца намъ нельзя было предаваться отдыху, и скоро мы заскучали по жизни на волѣ. Въ концѣ іюня все было готово къ выступленію. Исламъ-бай, все время пользовавшійся моимъ неограниченнымъ довѣріемъ, цанялъ новыхъ слугъ и закупилъ все нужное. Базарный швецъ парусовъ сшилъ большую палатку для моихъ людей. Для себя же я сохранилъ возвращенную мнѣ теперь мою старую походную палатку, съ которой были соединены такія печальныя воспоминанія.
Въ послѣдній вечеръ нашего пребыванія въ Хотанѣ люди мои справили себѣ торжественные проводы. Одинъ изъ маленькихъ дворовъ былъ кругомъ обвѣшанъ цвѣтными фонариками, оркестръ изъ барабанщиковъ и флейтщиковъ наигрывалъ во всю, подъ музыку кружилось двое плясуновъ, одинъ изъ которыхъ былъ одѣтъ женщиной, а вокругъ возсѣдали правовѣрные и восторженно хлопали въ ладоши. Затѣмъ было предложено угощенье: пилавъ и чай, и только подъ утро замолкли звуки прощальной музыки.
