Въ Кашгарѣ я пробылъ 50 дней, дожидаясь, пока поправятся мои глаза, и работая: приводя въ порядокъ мои наблюденія и разрабатывая набросанныя мною карты. Пребываніе въ гостепріимномъ домѣ консула являлось для меня пріятнымъ и необходимымъ отдыхомъ, - всь услуги цивилизаціи были тутъ въ моемъ распоряженіи.
Консулъ Петровскій - одинъ изъ милѣйших и любезнѣйшихъ людей въ свѣтѣ бесѣда съ нимъ доставляла мнѣ столько-же пользы, сколько удовольствія, такъ какъ онъ человѣкъ науки въ полномъ смыслѣ слова, и сдѣланныя имъ въ окрестностяхъ Кашгара открытія, которыя онъ собирается опубликовать, имѣютъ большое значеніе для археологіи и исторіи. Въ библіотекѣ его собраны всѣ лучшіе труды по описанію Центральной Азіи; рабочая комната его похожа на физическій кабинетъ, обладающій самыми дорогими приборами. Лучшей, нежели этотъ домъ, точки опоры для путешественника по внутренней Азіи, нельзя было-бы и представить себѣ.
Такъ какъ я въ своей первой книгѣ «По Хоррасану и Туркестану» подробно описалъ и Кашгаръ и его ближайшія окрестности, то не буду тратить здѣсь времени и мѣста на описаніе этого западнѣйшаго изъ китайскихъ городовъ, расположеннаго на западномъ берегу Кызылъ-су и представлявшаго все такой-же сѣрый и пустынный видъ. Скажу только нѣсколько словъ объ европейцахъ и китайцахъ, съ которыми мнѣ пришлось здѣсьстолкнуться.
Начну съ персонала русскаго консульства, состоявшаго изъ самого консула Петровскаго, его супруги, секретаря, двухъ офицеровъ, таможеннаго чиновника и 60 казаковъ.
(Съ фотографіи автора).
Кромѣ того, за столомъ консула ежедневно появлялось еще одно лицо, Адамъ Игнатьевичъ, полякъ, прибывшій въ Кашгаръ десять лѣтъ тому назадъ въ качествѣ католическаго миссіонера. Это былъ видный старикъ, съ чисто выбритымъ лицомъ и бѣлоснѣжными волосами, носившій бѣлое одѣяніе, а на шеѣ четки съ крестомъ; въ общемъ онъ напоминалъ кардинала на покоѣ. Мы часто подшучивали надъ нимъ за столомъ; но онъ на самые щекотливые вопросы отвѣчалъ добродушно-веселымъ смѣхомъ и гнался только за хорошимъ глоткомъ водочки.
Никто кромѣ него самого и не вѣрилъ въ его миссіонерство, - за всѣ десять лѣтъ онъ не обратилъ никого, да и не пытался обратить. Самъ онъ, впрочемъ, хвалился что обратилъ на смертномъ одрѣ одну сартскую старуху, но злые языки увѣряли, что старуха была уже мертва, когда онъ обращалъ ее. Въ эту зиму Адамъ Игнатьевичъ частенько захаживалъ ко мнѣ, и мы коротали въ бесѣдѣ цѣлые вечера; иной разъ, увлекаясь разсказами изъ его полной удивительныхъ приключеній жизни, мы засиживались далеко за полночъ.
Между прочимъ, онъ разсказывалъ, что во время полъскаго возстанія помогалъ повѣсить одного русскаго священника, и за то былъ сосланъ въ Сибирь, гдѣ пробылъ около тридцати лѣтъ. По рожденію онъ принадлежалъ къ польскому дворянскому роду Догвилло, но теперь доживалъ свой вѣкъ почти безъ средствъ, одинокимъ, всѣми забытымъ, заброшеннымъ, безъ друзей, безъ привязанностей, не имѣя никого, кто-бы поплакалъ на его могилѣ, когда онъ умретъ. Тѣмъ не менѣе онъ былъ всегда веселъ, привѣтливъ и жизнерадостенъ. Мы сидѣли съ нимъ, болтая у камелька, словью двое отшельниковъ.
Точно такъ-же, какъ и Адамъ Игнатьевичъ, застрялъ въ Кашгарѣ мой старый другъ патеръ Гендриксъ, во всѣхъ отношеніяхъ человѣкъ замѣчательный. По рожденію голландецъ, онъ прожилъ въ Азіи двадцать пять лѣтъ, говорилъ на двадцати языкахъ, неукоснителъно слѣдилъ за всѣми событіями міра и былъ вообще богато одареннымъ отъ природы и всесторонне образованнымъ человѣкомъ, составляя въ этомъ отношеніи прямой контрастъ съ Адамомъ Игнатьевичемъ; проживалъ онъ въ индусскомъ караванъ-сараѣ, въ какой-то тѣсной конурѣ безъ оконъ, въ крайней бѣдности, и, повидимому, давно забытый своими европейскими друзьями, такъ какъ почти не получалъ никакихъ писемъ.
Бесѣда-же съ нимъ доставляла большое удовольствіе; онъ бывалъ остроуменъ и веселъ, пѣлъ французскія пѣсни такъ-же хорошо, какъ латинскую обѣдню, и вообще являлся рѣдкимъ оригиналомъ; быстро шагая по мусульманскимъ базарамъ въ своемъ длиннополомъ одѣяніи, въ шляпѣ съ широкими полями, съ посохомъ въ рукахъ, съ длинной бородой и круглыми очками на носу, онъ напоминалъ монаха ордена Сѣрыхъ братьевъ. Одиночество было лозунгомъ и его жизни. Въ одиночествѣ аккуратно служилъ онъ обѣдню, на которой не присутствовало живой души, кромѣ него самого, одиноко сидѣлъ по вечерамъ съ книжкой у дверей своей конуры, не замѣчая шума и гама входящихъ и уходяшихъ каравановъ, одинъ готовилъ себѣ необходимую пищу, на какую хватало его ничтожныхъ средствъ, одиноко бродилъ по улицамъ вечерами - вѣчно былъ одинокъ. Встрѣчи съ нимъ радовали меня, и мы часто сиживали и философствовали съ нимъ вдвоемъ, - я тоже былъ одинокъ, какъ и онъ.
Третій миссіонеръ былъ крещеный магометанинъ, по имени Іоганъ. Онъ изучалъ Коранъ въ Эрзерумѣ и взывалъ съ его минаретовъ: «Ла иллаха иль Алла, Мухаммедъ расуль Улла!» (Нѣтъ Бога кромѣ Бога, и Магометъ пророкъ его). Потомъ онъ принялъ христіанство, два года посѣщалъ миссіонерскую школу въ Швѣціи, а теперь переводилъ на кашгарско-тюркское нарѣчіе библію и разыгрывалъ по вечерамъ на скрипкѣ шведскіе псалмы.
Таковы были здѣшніе представители религіи, символомъ которой является крестъ. Я жалѣлъ ихъ: всѣ старанія ихъ были тщетны, труды безплодны, жизнь пуста, тяжела и безцѣльна.
Въ первое мое посѣщеніе Кашгара около Рождества 1890 г. я имѣлъ удовольствіе встрѣтиться здѣсь съ тремя любезными и симпатичными англичанами: капитаномъ Юнгус-бэндомъ и г. Мэкэртнеемъ. Первый уже возвратился вь Индію, но второй оставался еще въ Кашгарѣ и проживалъ въ располо женномъ около общественнаго сада, прекрасномъ комфортабельномъ домѣ, гдѣ онъ не разъ угощалъ насъ съ патеромъ Гендриксомъ чудесными, веселыми обѣдами. Мэкэртней, агентъ индійскаго правительства въ Китаѣ, человѣкъ прекрасно воспитанный и основательно образованный, бѣгло говорящій на всѣхъ главныхъ европейскихъ и восточныхъ языкахъ, Особенно на китайскомъ. Занимаемое имъ положеніе далеко не соотвѣтствуетъ его способностямъ и знаніямъ; онъ могъ-бы быть полезнымъ своей странѣ и на болѣе выдающемся посту.
Теперь остается упомянуть о наиболѣе выдающихся китайцахъ, съ которыми я имѣлъ сношенія.
Во главѣ каждой изъ 19 провинцій Китая стоитъ губернаторъ, ближайшіе помощники котораго: вице-губернаторы, управляющій финансовой частью, начальникъ судебнаго вѣ-домства и «дао-тай» *). Власть первыхъ четверыхъ простирается на всю провинцію, послѣдній-же имѣетъ въ своемъ вѣдѣніи лишь извѣстную область. Такъ, напримѣръ, въ новой провинціи Синь-цзянь, которая охватываетъ весь Восточный Туркестанъ, Или, часть Джунгаріи и часть Гоби, есть много «дао-таевъ» или «людей, показывающихъ правые пути». Въ Урумчи, главномъ городѣ провинціи, свой дао-тай, въ Акъ-су? свой, въ Кашгарѣ свой и т. д.
*) « Столбъ закона ». Примѣч. перев.
Если такимъ образомъ районъ власти дао-тая и меньше, зато самая власть его во многихъ отношеніяхъ значительнѣе власти первыхъ названныхъ чиновниковъ: онъ какъ-бы контролируетъ ихъ и можетъ обжаловать ихъ дѣйствія. Положеніе, занимаемое имъ, живо напоминаетъ положеніе русскихъ провинціальныхъ прокуроровъ при Екатеринѣ II, которые, однако, имѣли право лишь протестовать противъ дѣйствій высшихъ чиновъ, тогда какъ китайскіе дао-таи иногда могутъ и распоряжаться.
(Съ рисунка автора).
Мой другъ Шань, дао-тай кашгарскій, управляетъ обширною областью, которая на съверовостокѣ граничитъ съ Акъ-су и, кромѣ самаго Кашгара, обнимаетъ еще Маралъ-баши, Яркендъ, Хотанъ, Кэрію и Черченъ. Должность его почти исключительно гражданскаго характера, но власть его простирается и на военную область: онъ платитъ жалованье солдатамъ и наблюдаетъ за интендантскимъ вѣдомствомъ. Сары-колъ, или восточный Памиръ, чисто военная область съ временнымъ управленіемъ, организованнымъ приблизительно по образцу русскаго и афганскаго управленій на Памирѣ, носящихъ чисто военный характеръ. Дао-тай, однако, и въ Сары-колѣ пользуется извѣстнымъ вліяніемъ. Онъ даетъ совѣты и разныя свѣденія, но не имѣетъ права распоряжаться.
Дао-тай Шань въ молодости былъ просто писцомъ у одного мандарина, но отличился въ первое возстаніе дунганъ и мало-по-малу, повышаясь въ чинахъ, достигъ нынѣшняго своего высокаго положенія. Онъ былъ поистинѣ человѣкомъ честнымъ и благороднымъ. По наружности онъ, конечно, не былъ Адонисомъ, зато его шафранно-желтая тѣлесная оболочка была обыкновенно облечена въ роскошное одьяніе изъ голубого шелка, въ складкахъ котораго играли въ жмурки золотые драконы и карабкались по причудливо извивающимся гирляндамъ золотые львы. На его шелковой шапочкѣ торчалъ шарикъ, означавшій, что онъ былъ «дарынъ» второго класса, а на шеѣ онъ носилъ длинную цѣпь изъ твердыхъ рѣзныхъ плодовыхъ косточекъ.
Одной изъ первыхъ моихъ обязанностей былъ, разумѣется, визитъ къ этому важному господину, который принялъ меня съ отмѣнной любезностью. Обиталъ онъ въ обширномъ «яменѣ», гдѣ можно было запутаться въ лабиринтѣ четыреугольныхъ дворовъ, съ купами тутовыхъ деревъ посреди и деревянными верандами вокругъ; столбы, поддерживающіе веранды были украшены китайскими письменами, а стѣны живописью, изображавшею по большей части драконовъ и другихъ фантастическихъ звѣрей.
Дао-тай встрѣтилъ меня у первыхъ воротъ и, улыбаясь, повелъ въ пріемную залу, гдѣ мы усѣлись другъ противъ друга за маленькій четыреугольный деревянный столъ и принялись пить чай и курить изъ серебряныхъ трубокъ. У воротъ стояли на стражѣ солдаты съ длинными аллебардами. Важные чиновники съ тщательно заплетенными косами и желтыми физіономіями, тоже съ шариками на черныхъ шелковыхъ шапочкахъ, стояли, точно статуи, по стѣнамъ залы и все время рта не раскрывали. Чтобы не отстать отъ дао-тая, разряженнаго согласно своему достоинству, я облекся въ черную пару и явился въ сопровожденіи казаковъ на бѣломъ, какъ снѣгъ, конѣ.
Битыхъ два часа длился разговоръ, являвшійся, собственно говоря, состязаніемъ въ искусствѣ говорить другъ другу любезности. Когда я на вопросъ хозяина, какъ понравился мнѣ его чай, отвѣтилъ единственнымъ китайскимъ словомъ, которое зналъ: «Хао» (хорошо), онъ всплеснулъ руками и сказалъ: « Что за ученый человѣкъ нашъ гость!» Зато когда онъ затѣмъ сообщилъ мнѣ, что воды Тарима, впадающаго въ Лобъ-норъ, черезъ нѣсколько тысячъ «ли» сьюва выходятъ на свѣтъ Божій, чтобы образовать Хуанъ-хэ, я отплатилъ ему восклицаніемъ: «Какъ ваше превосходительство учены; все знаете!»
Но пришлось ему выслушать и немножко правды. Я напрямикъ высказалъ ему свое удивленіе, что, несмотря на имѣющійся у меня китайскій паспортъ и рекомендательное письмо, я былъ такъ дурно принятъ въ первомъ-же китайскомъ пунктѣ, куда прибылъ, въ Булюнъ-кулѣ, и прибавилъ, что буду жаловаться высшимъ властямъ; физіономія важнаго китайца сразу омрачилась, и онъ сталъ упрашивать меня не подымать исторіи, обѣщаясь лично пробрать Джанъ-дарына. Я обѣщалъ на этотъ разъ не жаловаться, чего, конечно, въ сущности, и не намѣревался дѣлать, а сказалъ это ради того лишь, чтобы поддержать свой престижъ: въ обхожденіи съ китайцами вообще надо быть твердымъ и неуступчивымъ, иначе они-же надъ вами посмѣются.
Въ заключеніе онъ напомнилъ мнѣ, что въ Кашгарѣ два начальника: одинъ онъ, а другой русскій генеральный консулъ (о которомъ мусульмане говорятъ, что онъ истинный преемникъ хана Джагатая). Такъ какъ я по прибытіи поселился у второго, то теперь справедливость требовала, чтобы я оказалъ ту-же честь и ему, дао-таю. Но я только поблагодарилъ за такую честь.
На другой день дао-тай явился отдать мнѣ визитъ съ чисто азіатской пышностью и блескомъ. Сначала ѣхалъ герольдъ, и черезъ каждые пять минутъ билъ въ огромный гонгонгъ, за нимъ ѣхали всадники, вооруженные копьями и кинжалами, которыми они и угощали каждаго, кто не сторонился немедленно передъ такимъ важнымъ господиномъ. Самъ послѣдній ѣхалъ въ небольшомъ, крытомъ, на двухъ высокихъ колесахъ, экипажѣ съ тремя окнами; надъ впряженнымъ въ экипажъ муломъ возвышался, для защиты отъ солнца, укрѣ-пленный на оглобляхъ балдахинъ. Экипажъ окружали люди, несшіе огромные зонтики и желтые флаги съ черными письменами. Поѣздъ замыкали солдаты въ самыхъ фантасти ческихъ мундирахъ, ѣхавшіе на прекрасныхъ бѣлыхъ лошадяхъ.
(Съ фотографіи автора).
Не могу покончить съ моими желтолицыми друзьями въ Кашгарѣ, не упомянувъ о китайскомъ обѣдѣ, котораго никогда не забуду. Я едва успѣлъ опомниться отъ такого обѣда у цзянъ-далоя (нѣчто вродѣ бургомистра), какъ былъ со всвмъ консульствомъ приглашенъ на парадный обѣдъ къ дао-таю.
Существуютъ разсказы о богѣ классической древности, пожравшемъ собственнаго сына, о троллѣ Зохакѣ, который съѣдалъ въ день по парѣ человѣчьихъ мозговъ, объ африканскихъ дикаряхъ, приглашающихъ миссіонеровъ на обѣдъ, на которомъ гости сами попадаютъ въ котелъ, и о разныхъ обжорахъ, глотающихъ однимъ духомъ разбитыя бутылки, раскрытые перочинные ножи и старые сапоги. Но что все это въ сравненіи съ китайскимъ обѣдомъ, за которымъ подаютъ до 46 блюдъ изъ самыхъ удивительныхъ продуктовъ растительнаго и животнаго царства, какіе только можно представить себѣ! Копченая ветчина въ сахарѣ не можетъ быть особенно вкусной, не говоря уже о многомъ другомъ.
Приглашеніе на обѣдъ - маленькая карточка, посылаемая китайцами гостямъ ва день, за два, въ огромномъ конвертѣ если гость принимаетъ приглашеніе, онъ оставляетъ карточку у себя, если нѣтъ, отсылаетъ ее обратно. Если къ обѣду звали въ 12 часовъ, то нельзя являться раньше 2-хъ, иначе застанешь весь домъ спящимъ и не найдешь ни гостей, ни поваровъ, ни обѣденнаго стола. Когда у хозяевъ все готово, другой слуга обходитъ гостей съ визитной карточкой хозяина, являющейся въ данномъ случаѣ сигналомъ, означающимъ: «Ну, теперь можете потихоньку одѣваться».
Наше шествіе вышло поистинѣ блестящимъ. Во главѣ ѣхалъ аксакалъ изъ проживающихъ въ Кашгарѣ русскихъ купцовъ -сартовъ изъ Западнаго Туркестана, сартъ, какъ и они, одѣтый въ красный бархатный халатъ; вся грудь была увѣшана русскими золотыми медалями. Затѣмъ ѣхалъ казакъ съ шелковымъ флагомъ консульства изъ красныхъ и бѣлыхъ полосъ съ маленькимъ косымъ крестомъ въ углу. За нимъ слѣдовали въ коляскѣ консулъ Петровскій и я въ сопровожденіи двухъ офицеровъ и Адама Игнатьевича, въ его длинномъ бѣломъ балахонѣ, съ четками и крестомъ на шеѣ. Замы-кали поѣздъ двѣнадцать казаковъ, одѣтых въ бѣлые парадные мундиры и ѣхавшихъ на горячихъ коняхъ.
Такимъ торжественнымъ образомъ, разодѣтые въ парадныя одѣянія ѣхали мы потихоньку по солнцепеку по узкимъ и пыльнымъ улицамъ Кашгара, черезъ Регистанскій рынокъ, гдѣ скучились сотни лавченокъ съ соломенными кровлями, подпертыми жердями, поставленными наискось, мимо мечетей, медрессе, караванъ -сараевъ, и «толкучки», гдѣ продавалось поношенное платье. Время отъ времени мы сталкивались съ караваномъ верблюдовъ или съ вереницей ословъ, несущихъ воду въ маленъкихъ боченкахъ, и, наконецъ, очутились въ китайскомъ кварталѣ съ его оригинальными лавками, изогнутыми крышами, намалеванными драконами и красными афишами. Мы въѣхали въ широкія ворота «ямена» дао-тая, гдѣ стояли на вытяжку морщинистые, безбородые солдаты, и гдѣ встрѣтилъ насъ самъ хозяинъ.
Благодаря присутствію Адама Игнатьевича, разговоръ уже за закусочнымъ столомъ перешелъ на дѣятельность миссіонеровъ въ Китаѣ. Дао-тай сказалъ, что христіанскіе миссіонеры, простившіеся со всѣми удобствами цивилизаціи и ведущіе полную трудовъ и лишеній, далеко не завидную жизнь въ чужой странѣ, достойны всякаго уваженія. Но, - прибавилъ онъ съ особеннымъ удареніемъ, - они только сѣютъ здѣсь рознь. Въ одномъ городѣ, напримѣръ, часть населенія перешла въ христіанство и во время китайскихъ религіозныхъ праздниковъ держится особнякомъ; остальная часть населенія смотритъ на нихъ, какъ на измѣнниковъ, и такимъ образомъ они становятся во враждебныя отношенія другъ къ другу. Въ одной семьѣ сынъ принялъ христіанство и возстаетъ противъ родителей, въ другой жена-христіанка вѣчно воюетъ съ мужемъ и т. п. Когда-же я напомнилъ дао-таю о недавнемъ убійствѣ двухъ шведскихъ миссіонеровъ въ Сангпо, то онъ сдѣлалъ видъ, какъ будто и не зналъ объ этомъ.
Потомъ хозяинъ провелъ насъ, и своихъ китайскихъ гостей въ маленькій павилъонъ въ саду, гдѣ долженъ былъ состояться обѣдъ. Этикетъ требуетъ, чтобы хозяинъ прежде, чѣмъ предложить гостямъ кубки, приложилъ ихъ ко лбу; съ такою-же церемоніею предлагаются и деревянныя палочки, служащія для ѣды за столомъ. Кромѣ того хозяинъ берется за каждый стулъ и трясетъ его, чтобы убѣдить гостей въ его прочности, а также проводитъ рукой по сидѣньям стулъевъ, какъ-бы для того, чтобы смахнуть пыль. Когда все это было продѣлано, мы усѣлись вокругъ большого краснаго лакированнаго стола. Вошла вереница слугъ, каждый несъ фарфоровую мисочку съ какимъ нибудъ блюдомъ. Мисочки дюжинами были разставлены на столѣ и по мѣрѣ опустошенія замѣнялись новыми. Передъ каждымъ гостемъ стояли кромѣ того маленъкія чашечки съ пряностями и соусами.
Если гости не угощаются сами, хозяинъ собственноручно накладываетъ имъ своихъ любимыхъ блюдъ. Въ числѣ кушаній фигурировали чешуя, хрящи и плавники разныхъ морскихъ и рѣчныхъ китайскихъ рыбъ, грибы, соленые ломтики бараньяго сала, саламандры, ветчина въ различныхъ видахъ и множество диковинныхъ блюдъ, истинной сущности которыхъ я такъ и не узналъ и которыхъ не рѣшился отвѣдать по причинѣ ихъ подозрительнаго вида и сквернаго запаха. Финаломъ обѣда были китайскія конфекты, которыя запивались чаемъ и китайской водкой, крѣпкой и страшно горячей.
Большинство подававшихся блюдъ были приготовлены изъ продуктовъ Собственнаго Китая и потому страшно дорогихъ здѣсь въ пустыняхъ далекаго запада. Дао-тай, обыкновенный столъ котораго очень простъ, хотѣлъ, вѣроятно, принять насъ самымъ отмѣннымъ образомъ. Но мы не оказали чести китайской кухнѣ.
Единственнымъ человѣкомъ, поддержавіпимъ престижъ европейца, оказался Адамъ Игнатьевичъ, возбудившій всеобщее удивленіе. Онъ добросовѣстно отвѣдалъ всѣхъ 46 блюдъ и выпилъ 17 чашекъ водки, этого питья, которое обжигало глотку?по крайней мѣрѣ мою, словно раскаленныя желѣзныя опилки въ сѣрной кислотѣ. Тѣмъ не менѣе къ концу трехчасоваго обѣда онъ смотрѣлъ, какъ ни въ чемъ не бывало, точно сейчасъ только сѣлъ за столъ.
Я же вынесъ по отношбнію къ китайскимъ обѣдамъ такое убѣжденіе, что нужно извѣстное время для того, чтобы привыкнуть къ этимъ необычайнымъ блюдамъ. Въ концѣ концовъ я сталъ находить нѣкоторыя блюда вкусными и съ удовольствіемъ принималъ приглашенія. Самое тонкое блюдо?супъ изъ ласточкиныхъ гнѣздъ, которое, однако, въ этой отдаленной мѣстности появлялось очень рѣдко по своей дороговизнѣ.
На одной изъ стѣнъ павильона красовались какія-то черныя каракули, означавшія: «Пей и разсказывай пикантные анекдоты!» Но и безъ этого напоминанія настроеніе за обѣ-домъ было самое веселое, и мы, навѣрно, то и дѣло самымъ неприличнымъ образомъ нарушали строгія постановленія китайокаго этикета, и дао-тай съ его туземными гостями должны были-бы блѣднѣть отъ негодованія, не будь они отъ рожденья желтыми, какъ вяленые лещи.
Во время обѣда, не переставая, игралъ оркестръ музыкантовъ-сартовъ; гремѣли барабаны, свистѣли флейты, пѣли пѣвцы, и подъ монотонную музыку плясало двое мальчиковъ, точно у насъ и безъ того не шумѣло въ головѣ.
Когда послѣднее блюдо съѣдено, гости, по требованіямъ этикета, должны немедленно выйти изъ-за стола, чему мы были по истинѣ очень рады, такъ какъ жаждали выкурить по сигарѣ и запить ледяной водой съ хересомъ этотъ диковинный обѣдъ.
Когда мы возвращались домой, на улицахъ и на рынкѣ было уже пустынно и тихо; кое гдѣ только попадались одинокіе пѣшеходы - какой нибудь дервишъ или прокаженный нищій. Солнце сѣло за западнымъ краемъ Терекъ-давана, минутныя сумерки предупредили о наступленіи ночи, и востокъ снова заснулъ на своей собственной могилѣ.
Я съ большимъ удовольствіемъ вспоминаю часы, проведенные мною въ обществѣ консула Петровскаго; какъ я уже говорилъ выше, онъ во всѣхъ отношеніяхъ человѣкъ незаурядный, и я обязанъ ему, большой благодарностью не только за его безграничное гостепріимство, но и за многіе поданные имъ мнѣ добрые совѣты, обусловленыые его богатою опытностью. Петровскій живетъ въ Кашгарѣ двѣнадцать лѣтъ и никто лучше его не знаетъ этой области. Можно было-бы думать, что пребываніе въ такой глуши равняется для такого образованнаго человѣка ссылкѣ ничуть не бывало! Онъ полюбилъ этотъ городъ за его неисчерпаемыя археологическія и историческія сокровища.
Еще одна черта дѣлала общество консула особенно пріят-нымъ, - его неизмѣнно хорошее, веселое расположеніе духа; ничто такъ не оживляетъ и не подбодряетъ, какъ встрѣча съ такими жизнерадостными людьми, видящими все въ свѣтлыхъ краскахъ, и вполнѣ довольными своей судьбой. Вмѣстѣ съ тѣмъ консулъ былъ философъ и критикъ и бичевалъ маленькія слабости свѣта съ ѣдкимъ остроуміемъ и ироніей, особенно, если дѣло касалось низкопоклонства и угодничанья. Ни одинъ человѣкъ изъ встрѣченныхъ мною во время моихъ странствій по свѣту не производилъ на меня такого незыблемо-глубокаго впечатлѣнія, какъ именно онъ, и ни съ кѣмъ также я не встрѣ-чался бы почаще такъ охотно, какъ съ нимъ.
Вообще пребываніе въ Кашгарѣ было для меня въ высшей степени пріятнымъ. Я занималъ уютный павильонъ въ саду консула и послѣ завтрака бродилъ въ тѣни тутовыхъ деревъ и платановъ по терассѣ, съ которой виднѣлись пустынныя области, по которымъ я долженъ былъ скоро направиться на крайній востокъ. Нѣсколько ласточекъ, свившихъ гнѣзда подъ крышей, составляли мнѣ компанію и чувствовали себя здѣсь настолько дома, что то и дѣло влетали и улетали въ постоянно открытыя въ такое тепло окна и двери павильона.
Въ Троицынъ день меня разбудилъ въ моемъ павильонъ серебряный звонъ церковнаго колокола, который накануггіз былъ привезенъ изъ Нарынска для строющейся русской часовни, Въ этомъ павильонѣ я работалъ съ утра до вечера и написалъ нѣсколько статей. Словомъ, лучше мнѣ не могло житься нигдѣ. Вѣтеръ что-то шепталъ въ листьяхъ платановъ; я не понималъ, что онъ говорилъ, но иногда воображалъ себѣ, что онъ мнѣ приноситъ поклоны съ родины. Тогда я но подозрѣвалъ, что мнѣ оставалось еще три года тяжелаго странствованія по внутренней Азіи.
Одиночества здѣсь мнѣ не приходилось испытывать, такъ какъ консульство, кромѣ постояннаго персонала, кишмя ки пгвло приходящими по дѣламъ сартами, китайцами и слугами магометанами. Кромѣ того къ живому населенію консульства принадлежали триста куръ, множество утокъ, гусей, индѣекъ, мартышка, четыре попугая и четырнадцать собакъ. Я былъ въ ладу со всѣми, исключая мартышки, благосклонности которой мнѣ не удавалось пріобрѣсти даже яблоками и грушами.
За эти семь недѣль, проведенныхъ въ Кашгарѣ, я не разъ имѣлъ съ консуломъ разговоръ о моихъ планахъ, о томъ, какъ-бы такъ устроиться, чтобы, сообразуясь съ временами года, сдѣлать мои путешествія наиболѣе успѣшпными и плодотворными. Въ концѣ концовъ мы пришли къ выводу, что надо устроиться совершенно иначе, нежели я намѣтилъ перво начально. Вмѣсто одной большой экспедиціи, мнѣ слѣдовало предпринять нѣсколько отдѣльныхъ, избравъ исходнымъ пунктомъ Кашгаръ и возвращаясь туда всякій разъ для приведенія въ порядокъ собранныхъ матеріаловъ, проявленія фотографическихъ снимковъ, отправки на родину коллекцій и приготовленій къ новому «походу».
Цѣлью первой экспедиціи должно было явиться озеро Лобъ-норъ, куда меня особенно влекло, но въ началѣ іюня произошла быстрая перемѣна погоды, азіатское лѣто приблизилось быстрыми шагами, солнце палило, словно гигантскій горнъ, температура доходила до 38° въ тѣни (инсоляціонный термометръ показывалъ 66°), даже ночь не приносила прохлады, и каждый вечеръ прежняя столица Якубъ-бека заволакиваласъ удушливымъ туманомъ отъ палящей жары и насыщенныхъ песчаной пылью степныхъ вѣтровъ. Чѣмъ дальше къ востоку, въ глубь Азіи, и чѣмъ ближе къ серединѣ лѣта, тѣмъ сильнѣе должны были становиться жары.
Я съ ужасомъ думалъ о насыщенномъ пылью и пескомъ раскаленномъ воздухѣ, о смерчахъ на берегахъ Тарима и о 150 миляхъ тяжелаго долгаго пути черезъ безконечныя, безводныя пустыни. Мы только что испытали 40° мороза на Памирѣ и тѣмъ чувствительнѣе должна была отозваться на насъ жара. Поэтому въ самую послѣднюю минуту я принялъ рѣшеніе держаться лѣтомъ нагорныхъ областей и продолжать прерванныя работы въ Восточномъ Памирѣ, а зимою или весною пробраться къ Лобъ-нору.
Я оставилъ Кашгаръ 21 іюня вечеромъ. Караванъ состоялъ изъ 6 вьючныхъ лошадей, нагруженныхъ продовольствіемъ, приборами, рабочими инструмевтами, халатами, матеріями, разноцвѣтными платками и остроконечными шапками для подарковъ киргизамъ, между которыми такія вещи служатъ ходячей монетой; затѣмъ - постельными принадлежностями, зимними одѣяніями, войлоками, оружіемъ и боевыми припасами. Для чтенія были взяты только нѣсколько научныхъ сочиненій, да номера за полугодіе одной шведской газеты, старой, какъ смертный грѣхъ, но тѣмъ не менѣе способной оживить и подбодрить читающаго, такъ какъ каждая строка навѣвала воспоминанія о Швеціи.
Сопровождали меня: евангелическій миссіонеръ Іоганнъ, Исламъ-бай изъ Оша, замѣстившій уволеннаго Рехимъ-бая, таранча Даодъ изъ Кульджи, исполнявшій обязанности китайскаго толмача, и Экбаръ-ходжа, караванъ-баши изъ Ферганы, давшій намъ въ наемъ лошадей. Кромѣ того, каждый дневной переходъ насъ должны были сопровождать двое знающихъ дорогу киргизовъ; дао-тай въ любезности превзошелъ самого себя: кромѣ двухъ большихъ пестрыхъ рекомендательныхъ писемъ, которые онъ вручилъ мнѣ, онъ послалъ еще коменданту Сары-кола и Тагармы увѣдомленіе, что я равенъ по чину мандарину 2-го класса и поэтому со мной должно обходиться, какъ съ таковымъ. Въ противоположность тому, что было въ первое мое посъщеніе, китайцы вообще проявили на этотъ разъ сравнительно большую предупредительность.
Медленно двинулся нашъ маленькій караванъ подъ жгучими еще лучами заходящаго солнца между рядами ивъ и тополей по широкому шоссе, проложенному Якубъ-бекомъ. По случаю базарнаго дня на шоссе было большое движеніе; ѣхали въ своихъ маленькихъ голубыхъ повозкахъ, запряженныхъ мулами, увѣшанными бубенчиками и погремушками, мандарины разныхъ классовъ, гарцовали на коняхъ китайскіе офицеры и солдаты въ пестрыхъ мундирахъ, двигались въ большихъ, съ выпуклыми соломенными верхами, арбахъ, запряженныхъ четырьмя увѣшанными бубенчиками и колокольчиками лошадьми (изъ которыхъ одна была впряжена въ оглобли, а другія припряжены грубыми веревками впереди) цѣлыя компаніи сартовъ и китайцевъ, отправлявшихся въ Янги-гиссаръ или Яркендъ. Эти практическіе экипажи замѣняютъ въ Восточномъ Туркестанѣ дилижансы; за ничтожную плату 10 тенегъ (приблиз. 1 рубль) можно такимъ образомъ доѣхать до Яркенда, т. е. сдѣлать четырехдневный путь.
Караванъ слѣдовалъ за караваномъ; около придорожныхъ канавъ расположились калѣки нищіе всѣхъ сортовъ, водоносы со своими большими глиняными кувшинами, пекари и торговцы плодами, а въ мутной водѣ канавъ купались загорѣлые мальчишки. Мы проѣхали мимо ряда могилъ святыхъ, памятника Адольфу Шлагинтвейту, разрушеннаго наводненіемъ, развадинъ дворца (Даулетъ-багъ) Якубъ-бека, мимо Кызылъ-су, текущей, словно красная глиняная каша, подъ двойнымъ мостомъ.
Китайскій городъ Ялги-шаръ остался влѣво, и мы вступили въ пустынную и тихую мѣстность, которая простирается къ югу и востоку ровной полосой насколько хватаетъ глазъ. Стало темно, хоть глазъ выколи, и мы въ 9 ч. вечера остановились въ мѣстечкѣ Джигды-арыкъ, чтобы поужинать и дождаться людей. Только въ 2 часа утра достигли мы Япчана, ближайшей цѣли нашего путешествія.
