1 мая. Ночь была холодная; минимальная температура оказалась 2.2°, т. е. самая низкая за все время нашего странствованія по пустынѣ. Воздухъ былъ чистъ, звѣзды сверкали удивительно ярко. Утро обѣщало чудную, ясную и тихую погоду; на небѣ не было ни облачка; ни малѣйшаго вѣянья не проносилось надъ барханами. Вскорѣ по восходѣ солнца стало жарко.
Первое мая! Сколько радости, веселья и прежде всего какое море влаги связано съ представленіемъ о первомъ маѣ! Я старался надѣяться, что этотъ деньбудетъ праздникомъ и въ отдаленнѣйшей пустынѣ востока. Вѣдь, въ этотъ самый день, годъ тому назадъ, я прибылъ въ Кашгаръ, гдѣ нашелъ отдыхъ и уходъ, въ которыхъ такъ нуждался тогда, страдая воспаленіемъ глазъ. Вотъя и надѣялся, что и нынѣшній годъ 1-ое мая принесетъ съ собой переворотъ въ нашей судьбѣ. И дѣйствительно!
Рано утромъ явился въ лагерь считавшійся погибшимъ Джолчи. Онъ опять ожилъ и не постѣснился увѣрять, что сегодня мы непремѣнно найдемъ воду. Остальные не хотѣли и говорить съ нимъ. Всѣ сидѣли молчаливые, печальные и ѣли старый хлѣбъ, облитый остатками кунжутнаго масла, взятаго для верблюдовъ.
Меня страшно мучила жажда, - наканунѣ я не имѣлъ во рту ни капли воды - я и выпилъ рюмку отвратительной китайской водки, употреблявшейся собственно для аппарата Примусъ. Она обжигала горло, словно сѣрная кислота, но что изъ этого! все таки въ организмъ было введено немного влаги.
Джолдашъ, увидя, что я пью, подошелъ ко мнѣ и завилялъ хвостомъ. Когда я убѣдилъ его, что это не вода, онъ отошелъ, повѣсивъ хвостъ и жалобью взвизгивая. Люди, къ счастью, не захотѣли отвѣдать водки, и я съ отвращеніемъ швырнулъ бутылку въ песокъ.
Караванъ медленно двинулся въ путь, къ востоку. Силы, между тѣмъ, совершенно покидали меня, и ноги отказывались служить. Звонъ колокольчиковъ раздавался сегодня въ чистомъ, неподвижномъ воздухѣ яснѣе обыкновеннаго. Мы оставили позади себя уже три могилы; сколъко воздвигнется ихъ еще на нашемъ пути?
Исламъ-бай шелъ впереди съ компасомъ върукахъ. Верблюдовъ вели Магометъ-шахъ и Касимъ. Джолчи шелъ за послѣднимъ верблюдомъ, погоняя его. Я, полумертвый отъ жгучей жажды, шатаясь, плелся далеко позади каравана. Онъ исчезалъ то за однимъ барханомъ, то за другимъ, потомъ опять показывался на вершинѣ. Колокольчики звучали все слабѣе и медленнѣе, наконецъ, звонъ ихъ замеръ вдали....
Я тащился шагъ за шагомъ, падалъ, опять вставалъ, дѣлалъ нѣсколько шаговъ и опять падалъ. Стояла полная тишина; колокольчиковъ не было слышно, но слѣды каравана виднѣлись ясно, и я шелъ по нимъ, все продолжая считать свои шаги. Наконецъ, я завидѣлъ караванъна привалѣ передъ новой грядой бархановъ. Всѣ пять верблюдовъ легли, истощивъ послѣднія силы. Старый Магометъ-шахъ лежалъ, уткнувшись лицомъ въ пбсокъ, шепча молитвы и призывая ва помощь Аллаха. Касимъ сидѣлъ въ тѣни одного изъ верблюдовъ, закрывъ лицо руками и прерывисто дыша. Онъ сказалъ, что старикъ Магометъ свалился и не можетъ болъше сдѣлать ни шагу. Всю дорогу онъ бредилъ, говорилъ о водѣ.
Исламъ-бай ушелъ далеко впередъ. Мы позвали его. Онъ чувствовалъ себя крѣпче насъ всѣхъ и опять предложшгь поспѣшить впередъ съ кувшинами за водой. Онъ полагалъ, что за ночь можетъ сдѣлать 50 верстъ. Но, увидавъ мою слабость, онъ замолчалъ.
Мы отдохнули съ часъ, и Исламъ сдѣлалъ другое предложеніе: поискать площадки съ обнаженнымъ твердымъ глинистымъ грунтомъ и, собравши остатки силъ, подытаться вырыть колодезь.
Съ помощью Ислама, я съ трудомъ взобрался на бѣлаго верблюда, съ котораго сбросили его вьюкъ: ящики съ боевыми припасами, два европейскихъ сѣдла и коверъ. Но верблюдъ отказался встать.
Намъ стало ясно, что продолжать по солнцепеку это безнадежное блужданіе невозможно. Магометъ-шахъ всебредилъ: то смѣялся, топлакалъ, говорилъ несообразныя вещи и игралъ съ пескомъ, пропуская его между пальцами. Идти онъ не могъ и нельзя-же было бросить его.
Рѣшили оставаться здѣсь, пока жаръ не спадетъ, а затѣмъ продолжать путь, пользуясь вечернею и ночною прохладою. Верблюдовъ оставили лежать, гдѣ они сами расположились, и только освободили ихъ отъ вьюковъ.
Исламъ и Касимъ еще разъ разбили палатку, внутри которой мы могли найти хоть какую-нибудь тѣнь. Разостлали въ палаткѣ послѣдній нашъ коверъ, пару войлоковъ и положили мѣшокъ вмѣсто подушки. Я въ буквальномъ смыслѣ слова вползъ въ палатку, раздѣлся до нага и растянулся на этомъ ложѣ.
Исламъ и Касимъ послѣдовали моему примѣру; Джол-дашъ и овца тоже укрылись въ палаткѣ, Джолчи помѣстился въ тѣни ея у входа, но Магометъ-шахъ остался тамъ, гдѣ лежалъ.
Только куры не падали духомъ, бродили себѣ по солнцепеку, поклевывая вьючныя сѣдла и мѣшки съ провіантомъ.
Мы прошли только 4 1/2 килом. Было всего 9 1/2 часовъ утра, и передъ нами былъ еще весь безконечно долгій день. Никто никогда не ожидалъ солнечнаго заката съ большимъ нетерпѣніеыъ, нежели мы, перваго мая 1895 г.
Я совсѣмъ изнемогъ и едва былъ въ состояніи повернуться на своемъ ложѣ. Только теперь на минуту - ни раньше, ни позже - овладѣло мною отчаяніе. Вся минувшая жизнъ промелькнула въ моей памяти, какъ сонъ.
(Сх рисунка автора).
Мнѣ чудилось, что земля и весь шумный, внѣшній міръ уплываютъ куда-то, а передо мною разверзаются врата вѣчности...
Вспомнился мнѣ родной домъ на сѣверѣ, и сердце мое мучительно сжалось при мысли о той тревогѣ, которая скоро охватитъ всѣхъ моихъ близкихъ, если мы не выберемся изъ пустыни. Они будутъ изъ года въ годъ ждать, ждать и все тщетно. До нихъ не дойдетъ никакихъ извѣстій о нашей судьбѣ, мы сгинемъ безслѣдно.
Правда, консулъ Петровскій, навѣрное, пошлетъ людей на розыски. Въ Меркетѣ они узнаютъ, что мы 10 апрѣля выступили по направленію къ востоку, но слѣды наши давно уже будутъ заметеныпескомъ, и нельзя будетъ узнать, куда именно мы направились. Да кътому времени, бытъ можетъ, мы и сами-то уже цѣлые мѣсяцы будемъ лежать погребенными подъ пескомъ!
Затѣмъ, въ моей памяти стали проноситься картины изъ моихъ прежнихъ путешествій. Я много лѣтъ странствовалъ по Азіи, словно дервишъ. Въ первое путешествіе, десять лѣтъ тому назадъ, я восторгался дворцомъ «Сорока колоннъ» въ Испагани, прислушивался къ плеску волнъ о мраморные столбы мостовъ Шаха Абасса, вдыхалъ прохладный воздухъ въ усыпальницѣ Кира, позналъ въ храмахъ и галлереяхъ Ксеркса и Дарія въ Персеполѣ истину словъ пѣвца: «Все прекрасное на землѣ - добыча тлѣна».
Какъ прекрасны тѣнистыя финиковыя пальмы Басры! О, хоть бы нѣсколько капель изъ мутныхъ водъ Тигра! Чего-бы я теперь ни далъ тому водовозу, который за грошъ привозилъ по тѣснымъ улицамъ Багдада цѣлый боченокъ живительной влаги!
Мнѣ вспоминались приключенія, пережитыя въ этой странѣ, гдѣ сказки «Тысячи и одной ночи» ежедневно становятся дѣй-ствительностью. Я выѣхалъ изъ Багдада съ караваномъ арабскихъ купцовъ и пилигримовъ, направлявшихся въ Мекку. Въ карманѣ у меня было только 50 франковъ, которыхъ должно было хватить до Тегерана. Однообразіе и медленность путешествія подвергли мое терпѣніе слишкомъ большому испытанію, и я въ одну темную ночь бѣжалъ отъ каравана въ компаніи съ однимъ арабомъ, получившимъ остатки моего капитала.
Усталыя лошади, наконецъ, примчали насъ въ Керман-шахъ, гдѣ проживалъ одинъ богатый арабскій купецъ, ага Магометъ Гассанъ. Я еще помню, какъ заблестѣли его глаза, когда я сообщилъ, что я изъ страны Карла XII. Онъ готовъ былъ удержать меня у себя въ гостяхъ хоть полгода, но я могъ остаться всего нѣсколько дней. Зато, въ теченіе этихъ дней, я велъ жизнь Нурредина-Али изъ «Тысячи и одной ночи». Передъ домрмъ былъ разбитъ очаровательный садикъ, гдѣ росло множестзо кустовъ цвѣтущей сирени и благоухающихъ розъ. Дорожки были выложены мраморными плитами, a посреди садика красовался бѣлый мраморный бассейнъ съ хрустальной водой; она била высоко въ воздухъ тонкой струей;, блестѣвшей на солнцѣ, какъ нить паутинки. Когда-же я прощался со всѣмъ этимъ великолѣпіемъ, хозяинъ мой сунулъ мнѣ въ руки кошелекъ, набитый серебряной монетой.
Потомъ, какъ живой, всталъ пвредъ моимъ взоромъ благородный и умный шахъ Насръ-Эддинъ въ осыпанномъ драгоцѣнностями нарядѣ, въ которомъ онъ принялъ меня, посланца короля, въ своемъ дворцѣ въ Тегеранѣ.
Такъ лежалъ я весь день съ открытыми глазами, поднятыми къ бѣлому потолку палатки, съ блуждающимъ въ пространствѣ взоромъ. Только временами взоръ мой мутился,. мысли путались, и я погружался въ полузабытье. Тогда мнѣ опять грезилась свѣжая, зеленая лужайка, осѣненная серебристыми тополями. Какъ горько было всякій разъ очнуться!
Кто-то умретъ изъ насъ первымъ, кто, несчастный, останется послѣднимъ? Только-бы ужь все кончилось поскорѣе, не пришлось бы слишкомъ долго переживать всѣ эти нравственныя и физическія муки! Время шло страшно медленно. Я часто смотрѣлъ начасы, каждый часъ казался мнѣ вѣчностью.
Но что это! Пріятною, ласкающею прохладой повѣяло на мое тѣло! Подъ слегка приподнятыя полы палатки потянуло около полудня вѣтеркомъ. Этого было довольно, чтобы произвести свое дѣйствіе на изнывавшее отъ жары тѣло. Вѣтерокъ все усиливался, и около трехъ часовъ дня стало такъ свѣжо, что я набросилъ на себя кошму.
Тутъ случилось нѣчто похожее на чудо. Силы стали возвращаться ко мнѣ по мѣрѣ того, какъ солнце закатывалось, и къ тому времени, когдаоно, похожее на раскаленное пушечное ядро, остановилось надъ вершиной песчанаго холма на западѣ, я успѣлъ вполнѣ оправиться. Тѣло мое обрѣло прежнюю гибкость, я почувствовалъ себя готовымъ идти пѣшкомъ день и ночь, и сгоралъ нетерпѣніемъ отправиться въпуть,? я нехотѣлъ умирать.
Я рѣшилъ напрягать въ теченіе слѣдующихъ дней свои силы до послѣдней крайности, идти, тащиться, ползти все прямо на востокъ, еслибы даже всѣ осталъные давно погибли. Когда устанешь до смерти, отдыхъ покажется такимъ сладкимъ. Скоро впадешь въ дремоту и уснешь безболѣзненно долгимъ вѣчнымъ сномъ. Одна мысль объ этой дремотѣ искусительна, но теперь она потеряла надо мной всякую власть,?я вспомнилъ о своихъ близкихъ.
Касимъ и Исламъ-бай также оживились съ наступленіемъ вечерней прохлады. Я сообщилъ имъ свое рѣшеніе, и они согласились со мной. Магометъ-шахъ все лежалъ на томъ-же мѣстѣ Джолчи тоже ; оба бредили, ни одинъ изъ нихъ не отозвался на наши вопросы. Только въ сумерки Джолчи пришелъ въ себя. Вмѣстѣ съ сознаніемъ проснулся въ немъ дикій звѣрь. Онъ подползъ ко мнѣ, сжалъ кулаки и закричалъ глухимъ, свистящимъ и угрожающимъ голосомъ: - Воды, воды, дай намъ воды, господинъ!?Потомъ онъ началъ плакать, упалъ на колѣни и сталъ молить о каплѣ воды.
Что могъ я отвѣтить ему? Я напомнилъ ему, что онъ самъ укралъ послѣднія капли, что онъ пилъ послѣднимъ и получилъ воды больше всвхъ, а потому дольше всѣхъ и долженъ-бы теперь крѣпиться. Глухо всхлипывая, отползъ онъ прочь.
Неужели нельзя было, прежде чѣмъ оставить это злополучное мѣсто, подкрѣпиться хоть каплей влаги? Мы невыносимо страдали отъ жажды, люди еще куда больше, чѣмъ я.
Тутъ попался мнѣ на глаза пѣтухъ, важно разгуливавшій между курами. Можно напиться его крови! Взмахъ ножа перерѣзалъ ему глотку, и оттуда медленно засочилась кровь.
Но ея было слишкомъ мало. Надо было добыть побольше. Приходилось пожертвовать еще однимъ невиннымъ существомъ - овцой. Люди долго колебались, жалѣя нашу вѣрную спутницу, бѣжавшую за нами, какъ собачка, дѣлившую съ нами всѣ невзгоды. Но я сказалъ имъ, что теперь дѣло идетъ о нашей собственной жнзни, которую можно поддержать кровью животнаго.
Съ болью въ сердцѣ Исламъ отвелъ овцу на нѣсколько шаговъ, повернулъ ее головой къ Меккѣ, взялъ въ руки ножъ и, когда Касимъ опуталъ бѣдняжкѣ ноги веревкой, сильнымъ ударомъ вонзилъ ей ножъ въ глотку до самыхъ позвонковъ.
(Съ рисунка Д. Люнгдаля).
Кровь полилась широкой темнокрасной струей въ ведро, гдѣ почти сейчасъ-же и запеклась. Она еще была теплою, когда мы стали черпать ее ложками и ножами. Мы осторожно попробовали ея?какой отвратительный вкусъ и какой ужасный запахъ!
Съ трудомъ проглотилъ я чайную ложку и больше не могъ; люди тоже оказались не въ состояніи ея пить и отдали Джол-дашу. Тотъ лизнулъ разъ и отошелъ. Мы стали каяться, что задаромъ загубили нашего вѣрнаго товарища, да поздно.
Тутъ пришлось мнѣ убѣдиться, что жажда дѣлаетъ людей просто невмѣняемыми. Исламъ и другіе собирали въ кастрюлю урину верблюдовъ, густую, оранжеваго цвѣта и отвратительнаго запаха жидкость и теперь, переливъ ее въ желѣзный кубъ, положили туда сахару и уксусу, зажали себѣ носы и выпили эту омерзительную смѣсь. Они предлагали и мнѣ, но меня тошыило отъ одного запаха. Касимъ тоже не сталъ пить и хорошо сдѣлалъ, такъ какъ у другихъ черезъ часъ сдѣлалась страшная рвота, истощившая въ конецъ ихъ силы.
Джолчи исхудавшій, съ безумно вытаращенными глазами, усѣлся около палатки и принялся жевать сырыя легкія убитой овцы. Руки и лицо у него были запачканы кровью; видъ его былъ ужасенъ.
Только я, да Касимъ годились еще на что-нибудь. Исламъ, впрочемъ, послѣ рвоты немного оправился, и мы съ нимъ стали въ послѣдній разъ осматриватьнашъ багажъ. Теперь надо было бросить большую часть его. Самъ я отобралъ то, что считалъ самымъ необходимымъ: мои наброски, съемки маршрутовъ, образцы горныхъ породъ, песку, карты, приборы, перья, бумагу и др. мелочь, библію и книгу шведскихъ псалмовъ.
Исламу я предоставилъ отобрать то, что онъ считалъ наиболѣе необходимымъ: провіантъ на три дня - муку, чай, сахаръ, хлѣбъ и нѣсколько коробочекъ съ консервами. Я хотѣлъ бросить здѣсь весь нашъ запасъ китайскаго серебра, составлявшій половину обычнаго верблюжьяго вьюка, цѣн-ностью-же равнявшійся почти 2,600 р. Мн ѣ казалось, что теперь впору было только заботиться о спасеніи нашей жизни. Къ тому-же, еслибъ мы нашли воду, то могли-бы вернуться сюда и взять мѣшки.
Но Исламъ непремѣнно хотѣлъ захватить мѣшки съ серебромъ съ собою, и впослѣдствіи оказалось, что онъ былъ правъ. Онъ отстоялъ также два мѣшка съ сигарами и папиросами, нѣсколько горшковъ, взятыхъ изъ лагеря XVII, оружіе, небольшой запасъ патроновъ и коекакую мелочь, вродѣ фонаря, свѣчей, ведра, заступа, веревокъ и проч.
Въ числѣ оставляемыхъ предметовъ находились: два тяжелыхъ ящика съ боевыми припасами, палатка съ послѣд-нимъ ковромъ и постелью, нѣсколько ящиковъ съ разной мелочью, матеріи, шапки и халаты, взятые для подарковъ туземцамъ, нѣсколько справочныхъ книгъ, оба фотографическихъ аппарата съ тысячью пластинокъ съ лишкомъ, изъ которыхъ до сотни было проявленныхъ, затѣмъ сѣдла, дорожная аптечка, рисовальныя принадлежности, чистыя записныя книжки, запасъ моего платья, валенки, шапки, рукавицы и проч.
Всъ вещи были уложены въ восемь сундуковъ, и послѣдніе поставлены въ палатку, причемъ концы ея полъ были подсунуты подъ сундуки, чтобы палатку не опрокинуло вѣт-ромъ. Мы разсчитывали, что, если вернемся въ эти мѣста, то бѣлая палатка, возвышающаяся на вершинѣ бархана и видная издалека, послужитъ намъ маякомъ.
Необходимыя-же вещи мы запаковали въ пять маленькихъ «курчинъ» - переметныхъ сумъ изъ парусины и перекинули ихъ на спины верблюдовъ, освобожденныхъ отъ вьючныхъ сѣделъ. Одинъ изъ верблюдовъ несъ большой вьюкъ: ружья, заступы и т. п., завернутые въ кошму и перевязанные веревками. Мы вскрыли еще пару коробочекъ съ консервами, но, хотя послѣдніе и содержали влагу, мы съ трудомъ могли пропустить ихъ въ пересохшее горло.
Въ теченіе всего дня верблюды лежали на томъ мѣстѣ, гдѣ легли утромъ; только ихъ прерывистое тяжелое дыханіе и нарушало могильную тишину. Видъ у нихъ былъ равнодушно-покорный; широкія пасти ихъ посинѣли и пересохли. Съ большимъ трудомъ удалось заставить животныхъ подняться на ноги.
Въ 7 ч. вечера колокольчики зазвенѣли въ послѣдній разъ. Чтобы поберечь свои силы, я ѣхалъ на бѣломъ верблюдѣ, который былъ бодрѣе прочихъ. Исламъ-бай, ослабѣвшій отъ рвоты, медленно велъ караванъ между барханами. Касимъ шелъ сзади и понукалъ верблюдовъ. И вотъ, мы направились отъ лагеря смерти къ востоку, прямо къ востоку, гдѣ катила свои воды между лѣсистыми берегами Хотанъ-дарья.
Когда мы покидали это ужасное мѣсто, Джолчи заползъ въ палатку и завладѣлъ моимъ ложемъ. Онъ все жевалъ легкія овцы, съ жадностью высасывая изъ нихъ весь сокъ.
Старый Магометъ-шахъ лежалъ на томъ-же мѣстѣ. Прежде чѣмъ уѣхать, я подошелъ къ нему, провелъ рукой по его лбу и назвалъ по имени. Онъ поглядѣлъ на меня широкорас-крытыми мутными, блуждающими глазами; на лицѣ его отражалось неземное спокойствіе и какое-то просвѣтлѣніе, какъ будто онъ уже видѣлъ передъ собой раскрытыя райскія врата.
Магометанскій «Бехиштъ» (рай), о радостяхъ котораго онъ столько разъ читалъ въ коранѣ, можетъ быть, манилъ его уже нѣсколько дней, и мысль о немъ, безъ сомнѣнія, облегчала минуты освобожденія духа изъ тѣла. Старикъ какъ будто легъ отдохнуть послѣ тяжелыхъ трудовъ; теперь ему не надо было больше возиться съ верблюдами, не надо на старости лѣтъ ходить съ караванами изъ города въ городъ. Онъ смотрѣлъ такимъ изнуреннымъ, разбитымъ, весь какъ-то съежился, сталъ такимъ маленькимъ, только лицо по прежнему сохраняло свой яркій бронзовый оттѣнокъ.
Дышалъ онъ тяжело; изрѣдка въ горлѣ слышалось предсмертное хрипѣніе и клокотанье. Я еще
разъ провелъ рукой по его морщинистому сухому лбу, уложилъ его голову поудобнѣе и, по возможности умѣряя свое волненіе, сказалъ, что мы хотимъ поспѣшить на востокъ, чтобы поскорѣе найти воды, и затѣмъ тотчасъ-же вернемся сюда съ полными кувшинами; онъ-же пусть лежитъ тутъ, пока не оправится немножко, a тогда подвигается впередъ по нашимъ слѣдамъ, чтобы сократить разстояніе.
Онъ попытался поднять одну руку и что-то пробормоталъ. Я разобралъ только одно слово: Аллахъ. Я, однако, отлично понялъ, да и онъ, вѣрно, тоже, что намъ больше не свидѣться въ этой жизни. Едва-ли ему оставалось жить больше нѣсколькихъ часовъ. Взоръ его все тускнѣлъ, дремота скоро должна была перейти въ смертное забытье, и затѣмъ его ожидалъ вѣчный сонъ среди этого величественнаго безмолвія пустыни, гдѣ совершаютъ свое загадочное странствованіе къ невѣдомой цѣли барханы. Съ сердцемъ, обливающимся кровью, терзаемый угрызеніями совѣсти, упрекавшей меня за смерть этого человѣка, оставилъ я умирающаго.
Затѣмъ, я простился и съ Джолчи, уговаривая его идти по нашимъ слѣдамъ, такъ какъ это было для него единственнымъ средствомъ къ спасенію.
Шесть куръ, продолжавшихъ оживленно кудахтать, съ видимымъ удовольствіемъ расклевывая внутренности убитой овцы, производили и грустное и вмѣстѣ съ тѣмъ комичное впечатлѣніе.
«Почему вы не умертвили этихъ бѣдныхъ созданій?»? спроситъ, пожалуй, какая нибудь сердобольная читательница. Да, почему? А почему мы не умертвили за одно обоихъ умиравшихъ людей, чтобы избавить ихъ отъ лишнихъ страданій? Бываютъ положенія, которыя трудно обсуждать со стороны. Я убѣдился, что въ минуты общей смертельной опасности мы менѣе чувствительны къ страданіямъ ближнихъ, нежели при обыкновенныхъ обстоятельствахъ. Всѣ мы давно были накраю смерти, и весьма естественно, что слабѣйшіе падали первыми. Каждая новая смерть уже не поражала насъ, а только возбуждала вопросъ: чья очередъ теперь?
Умерщвленіе же человѣка, даже умирающаго, всетаки убійство. Покидая верблюдовъ, мы всякій разъ питали слабую надежду скоро вернуться къ нимъ съ водой и спасти ихъ. Что-же до куръ, то я расчитывалъ, что онѣ сослужатъ намъ службу, если мы вернемся отыскивать палатку, и полагалъ, что онѣ могутъ прожить еще долго, питаясь убитой овцой. Предположеніе мое и подтвердилось, годъ спустя. Но не буду забѣгать впередъ.
Мы медленно двинулись въ путь. Вѣрный Джолдашъ худой, какъ скелетъ, слѣдовалъ за нами. На вершинѣ перваго бархана я обернулся назадъ, чтобы бросить прощальный взглядъ на лагерь, гдѣ остались умирать два нашихъ товарища. Палатка рѣзко вырисовывалась треугольникомъ ва фонѣ яснаго неба. Я почувствовалъ невольное облегченіе, когда она, наконецъ, скрылась отъ нашихъ взоровъ за барханами, и больше уже не оборачивался назадъ. Впереди была тьма, въ которой тонуло коварное песчаное море. Но я чувствовалъ приливъ силъ и желаніе жить. Я не хотѣлъумереть въ пустынѣ, я былъ слишкомъ молодъ, мнѣ казалось, что я слишкомъ много теряю съ жизнью, она еще сулила мнѣ впереди такъ много!.. Ни-когда не цѣнилъ я жизни такъ, какъ именно теперь!
He такъ должно было кончиться мое путешествіе по Азіи. Я хотѣлъ пересѣчь весь материкъ, рѣшить много проблеммъ, прежде чѣмъ достигну конечной цѣли - Пекина. Никогда жизненныя силы не достигали во мнѣ такого напряженія, и я рѣшилъ бороться за жизнь до послѣдней крайности, хотя-бы пришлось ползти по песку, какъ червяку.
Подвигались мы медленно, отчаянно медленно, но все-таки оставили за собой нѣсколько высокихъ песчаныхъ грядъ. На одной изъ нихъ упалъ одинъ изъ нашихъ пяти верблюдовъ и тотчасъ-же принялъ положеніе умирающаго, вытянувъ ноги и шею. Сумки, которыя онъ несъ, перекинули черезъ спину Акъ-тюи, который смотрѣлъ бодрѣе другихъ. Веревку, связывавшую упавшаго верблюда съ переднимъ, развязали, но оставили умирающему его шейный колокольчикъ. Покинувъ б ѣд-нягу въ тьмѣ одного, мы продолжали путь съ остальными четырьмя верблюдами.
Ночь была темная, хоть глазъ выколи. Звѣзды, правда, сіяли ярко, но свѣтъ ихъ былъ слишкомъ слабъ, чтобы мы могли различать неровности поверхности, и мы то и дѣло натыкались на стѣны песку.
Силы верблюдовъ подходили къ концу. Даже прохлада ночи не освѣжала ихъ. Они ежеминутно останавливались, то одинъ, то другой отставалъ отъ каравана. Мы не замѣчали иногда, какъ веревка развязывалась, и, только пройдя уже порядочный конецъ, спохватывались отставшихъ. Приходилось останавливаться, поджидать ихъ, или идти за ними назадъ.
Исламъ-бай совсѣмъ изнемогалъ, жалобно стоналъ и часто останавливался, схваченный припадкомъ жестокаго кашля, который ослаблялъ его тѣмъ больше, что желудокъ у него былъ пустъ. Ужасныя боли заставляли иногда бѣднягу кидаться на песокъ и извиваться какъ червь.
Такъ мы ползли въ темнотѣ, словно улитки. Ясно было, что брести такимъ образомъ почти наугадъ между исполинскими барханами мало толку. Я слѣзъ съ верблюда, зажегъ фонарь и пошелъ впередъ отыскивать болѣе удобные переходы. Компасъ указывалъ мнѣ, гдѣ востокъ, а слабый свѣтъ фонаря позволялъ различать крутизны и неровности. Но мнѣ безпрестанно приходилось останавливаться и поджидать другихъ; звонъ колокольчика послѣдняго верблюда
(Съ рисунка Д. Люнгдаля).
Около 1 часу онъ замеръ совсѣмъ, къ непроглядной тьмѣ прибавилась могильная тишина вокругъ. Я поставилъ фонарь на вершинѣ бархана и прилегъ отдохнуть, но сонъ бѣжалъ отъ моихъ глазъ. Затаивъ дыханье, я прислушивался - не раздастся-ли какой нибудь звукъ вдали, напряженно вглядывался въ тьму по направленію къ востоку - не мелькнетъ-ли огонь пастушъяго костра на берегахъ Хотанъ-дарьи. Нѣтъ! Тыка и безмолвіе, ни признака жизни. Въ этой тишинѣ я могъ слышать біеніе собственнаго сердца.
Наконецъ, опять послышался звонъ колокольчика. Удары его языка раздавались все рѣже, но все ближе. Когда-же караванъ подошелъкъ вершинѣ бархана, Исламъ-бай, шатаясь, добрелъ до фонаря и упалъ, прохрипѣвъ, что больше не мо жетъ сдѣлать шагу. Силы окончательно оставили его.
Я понялъ, что насталъ послѣдній актъ этой страшной драмы въ пустынѣ, что это начало конца, и рѣшилъ бросить все;, чтобы спѣшить къ востоку, пока хватитъ силъ. Исламъ едва слышно прошепталъ, что не можетъ идти со мной. Онъ хотѣлъ остаться съ верблюдами и умереть тутъ, гдѣ легъ.
Я простился съ нимъ, ободряя его, увѣряя, что силы вернутся къ нему, когда онъ отдохнетъ часа два, и приказываяему тогда бросить верблюдовъ и весь багажъ и одному идти по моимъ сдѣдамъ. Онъ уже не отвѣчалъ, лежа, раскинувшись на спинѣ, и глядя въ пространство блуждающимъ взоромъ. Мнѣ сдавалось, что жизнь готова была погаснуть въ немъ.
Касимъ былъ еще бодръ, такъ какъ благоразумно воздержался отъ омерзительнаго напитка, который отравилъ Исламъ-бая. Я взялъ съ собою только 2 хронометра, колокольчикъ, компасъ, перочинный ножъ, карандашъ, листъ бумаги, коробку спичекъ, носовой платокъ, коробочку консервированныхъ омаровъ, круглую жестянку съ шоколадомъ и - скорѣе машинально, чѣмъ сознательно - сунулъ въ карманъ десятокъ папиросъ.
Касимъ несъ заступъ, ведро и веревку - все, что нужно для рытья колодца. Въ ведрѣ у него лежалъ курдюкъ убитой овцы, немножко хлѣба и кусокъ запекшейся овечьей крови. Но въ потьмахъ онъ забылъ шапку, и я отдалъ ему свой носовой платокъ, которымъ онъ повязалъ голову, чтобы не подвергнуться солнечному удару.
Отъ съѣстныхъ припасовъ мало было толку: слизистая оболочка рта и глотки пересохла такъ, что глотанье сдѣлалось невозможнымъ. Если мы пытались съѣсть что-нибудь, кусокъ останавливался въ горлѣ и душилъ. Приходилось торопиться выбросить его назадъ. Чувство голода вообще совсѣмъ заглушается чувствомъ жажды, которая, особенно въ первые дни, такъ мучительна, что доводитъ почти до изступленія. Но затѣмъ, когда тѣло перестаетъ испускать испарину, или когда испареніе во всякомъ случаѣ, вслѣдствіе сгущенія крови, дѣ-лается почти незамѣтнымъ, наступаетъ постепенно увеличивающаяся слабость, которая и приводитъ къ концу.
Ровно въ полночь, мы съ Касимомъ покинули послѣдніе остатки нашего, недавно столь великолѣпнаго каравана. Мы, словно потерпѣ вшіе крушеніе среди моря, бросили обломки нашего корабля, чтобы попытаться вплавь достигнуть береговъ, но мы даже не знали, какъ далеко находится берегъ.
Четыре послѣднихъ верблюда лежали все съ тѣмъ-же терпѣливо-покорнымъ видомъ, тихіе, смиренные, какъ жертвенные ягнята. Они тяжело дышали, вытянувъ шеи на пескѣ. Исламъ-бай и не взглянулъ намъ вслѣдъ, но Джолдашъ проводилъ насъ удивленнымъ взглядомъ. Онъ, вѣрно, думалъ, что мы скоро вернемся; быть можетъ, съ водой, такъ какъ караванъ, вѣдь, оставался на мѣстѣ, а мы вообще никогда не отдѣлялись отъ каравана. Съ тѣхъ поръ я больше не видалъ своей вѣрной собаки и долго тосковалъ по ней.
Фонарь остался горѣтъ около Ислама, и нѣкоторое время служилъ намъ маякомъ, помогая опредѣлять пройденное разстояніе и контролировать наше направленіе. Но вотъ, слабый свѣтъ его погасъ за гребнями бархановъ, и насъ со всѣхъ сторонъ обняла темная ночь.
